Спрятанные за огромными букетами малыши бредут в школу. Никогда не видела особо радостных лиц первоклассников на линейке. Сонные, недоумевающие, взъерошенные воробушки, у которых отнимают весь привычный мир и меняют его на что-то совсем неувлекательное.
Довольно дикое изобретение — взять подвижных, веселых, игручих семилеток, и заставить их часами сидеть за партами, не разговаривать, не вертеться, не смотреть в окно, только слушать, как малознакомая тетенька вещает что-то у доски.
Такие медленные и скучные методы существования и подачи информации давно устарели и не приносят пользы. Современные детишки уже в три года умеют обращаться с планшетами и смартфонами, смотрят обучающие мультфильмы, играют в развивающие игры, путешествуют вместе с родителями, привыкли к яркому и быстрому интерактивному миру, где одно интересное занятие сменяется другим, и прерываться нужно только на сон и обед.
И вдруг эта веселая жизнь резко зачеркивается и превращается в череду школьных роботобудней: встать, одеться, позавтракать, прийти в школу, отсидеть там много часов, рисуя крючки и палочки в прописях, слушая рассказы учительницы, иллюстрированные, в лучшем случае, картонными плакатами или статичными картинками в тяжелых, занудно написанных учебниках. А потом еще домашние задания, такие же "интересные".
Тоска и замедление развития. Конечно, у детей будет появляться усталость, апатия и непереносимость школы. Это же какая-то тюрьма, а не "увлекательное путешествие в мир знаний".
Даже на переменках первоклашек продолжают дрессировать, не позволяя шуметь, смеяться и играть в слишком подвижные игры. В моем дневнике за первый класс красуется замечание, которое многое говорит о белорусской педагогике: "Бегала с Наташей Т. на перемене по коридору". Серьезно? Семилетние девочки, отсидевшие 40 минут в неподвижности бегали — это проблема поведения? А какой скандал был, когда мы, продолжая крамольную беготню, разбили гигантскую глиняную напольную вазу! И не потому, что мы могли пораниться предметом, неуместным в местах обитания маленьких детей, а потому, что испортили школьное имущество, и наших родителей заставили покупать точно такую же уродливую вазу. Могу поспорить, что она или ее потомки до сих пор стоят в том углу.
Еще хуже, когда родители, не вникающие в особенности среды, где теперь должны обитать их дети, во всем слепо поддерживают педагогов, привыкших жить в своей медленной скучной системе и больше всего на свете боящихся индивидуальности в ребенке.
Да, я слыхала истории про бедных педагогов, которые на такую-то зарплату соглашаются учить этих мерзких спиногрызов. Но если учитель не может договориться с первоклашкой и сделать его, первоклашкины, школьные будни интересными, проблема в профессиональной пригодности учителя, а не в ребенке.
Я всегда на стороне детей, и не потому, что считаю их ангельскими созданиями — они обычные живые существа, поэтому шумят, врут, мусорят, вредничают и дерутся. И еще они — люди со своим внутренним миром, характером и привычками. И если обращаться с ними, как с людьми, не пытаясь переделать в марионеток Карабаса-Барабаса, все будет в полном порядке. Но у нас родительские и учительские объяснения часто сводятся к "потому что я так сказала!" и "слушайся старших!". Нелепая и вредоносная формулировка, которую я неоднократно предлагала "умным взрослым" протестировать в этой своей умной взрослой жизни. Вот прямо завтра с утра зайдите к начальству и предложите ему повысить вам зарплату в два раза, "потому что вы так сказали".
Давая одинаковую программу очень разным детям, наша школа не учитывает их личных склонностей, но требует, чтобы успеваемость у всех была высокой. И для родителей ребенок из любимого чада часто превращается в участника Олимпиады, вся его ценность ограничивается оценками, получаемые за такие сверхценные для жизни знания и умения, как нахождение точки минимума и максимума функции, построение диметрических проекций геометрических фигур, образование ковалентных связей между атомами углерода…
Для меня самой первый класс был токсическим шоком. Читать я научилась еще в четыре года, считать и писать — немного позже. Поэтому не понимала, зачем просыпаться рано утром и идти в неприятное, пахнущее хлоркой и плохой едой здание, где меня заставляют часами заниматься какой-то ерундой — мычать по складам слова и выводить в прописях бессмысленные загогулины. При этом не разрешалось, например, приносить из дома книжку и читать ее, или писать письмо бабушке — надо строго следовать программе!
Страдать от скуки я была не настроена. Занятия у нас проходили на первом этаже, я сидела на задней парте у открытого окна, за которым заманчиво шелестел листьями залитый солнцем мир. Проведя сравнительный анализ реальностей, в которых нахожусь, одним сентябрьским днем я решила срочно покинуть матрицу через это самое окно. Нашли меня только через час, абсолютно довольную, покатавшуюся на качелях, подружившуюся с парой местных кошек, с букетиком сладкого клевера. За этот час во мне сформировалось окончательное отношение к жизни, к себе, и к школе. Избавиться совсем я от этой повинности не могла, поэтому уроки активно прогуливала, занимаясь более интересными делами — например, сидя в читальном зале городской библиотеки, или в кинотеатре, на каком-нибудь утреннем посольском показе Трюффо с субтитрами.
И с тех пор никогда не делаю скучные, бесполезные для себя вещи. Но нигде, кроме школы, мне не приходилось тратить на это так много усилий. Только там нужно было бесконечно бороться со странными социальными навыками, которые пытались навесить на меня мудрые педагоги: будь как все, слушайся старших, взрослые всегда правы, не бегай, не говори, не выделяйся, не дыши…
