МИНСК, 3 июл — Sputnik. Из Минска, который уже вовсю бомбили, Инесса Евгеньевна Макарчук — а ей тогда было 13 — уносила противогаз и две мишени. Ни хлеба, ни документов в ее сумке не было.
Вы даже не представляете, какая была паника, объясняет содержимое сумки Инесса Евгеньевна. Противогаз — потому что перед войной все говорили о химических атаках. А мишени — ее гордость, итоги занятий в кружке "Ворошиловский стрелок" Минского дворца пионеров.
"По круглой мишени были только 9 и 10. Я хранила этот документ, как величайшую ценность. А вторая мишень — силуэт человека, и все пули — 5 или 10 — расположились на ней вокруг головы. А вы знаете, что эти мишени потом в жизни повторились: когда мы уходили из Минска, и за нами начали охотиться, расстреливать, мы спасались в поле. Помню, я лежала во ржи, а пули — я видела эти фонтанчики земли — обошли меня точно так же, как мои пули обошли того человека на мишени", — рассказывает Инесса Евгеньевна.
Она — дочь советского политработника, репрессированного в 37-м, а после реабилитированного, признается, что в первые дни войны никак не могла понять — почему молчит радио, не рассказывает об успехах Красной Армии, и где государство, которое как будто забыло о них в пылающем Минске.
Дом на улице Ленина
Война застала семью Сосиновых — это девичья фамилия Инессы Евгеньевны — в Мире. Отца направили сюда первым секретарем райкома.
"Ночь, когда началась война, я помню, проснулась от грохота танков за окном. Но поскольку это была западная Беларусь, и там часто бывали учения, это никого не насторожило", — заметила Инесса Евгеньевна.
Что произошло, осознали уже утром, когда услышали сообщение по радио. Но ощущения войны еще не было, оно появилось по дороге в Минск, куда отец отправил семью. Их деревянный дом находился на улице Ленина — там, где сейчас находится Лицей БГУ.
"Соседи были взбудоражены, они рыли какую-то яму. Всех детей нашего двора засунули в эту яму, сверху положили доски, а сами стояли над ними", — вспоминает Инесса Евгеньевна.
Они пришли в Минск 23-го. А 24-го город уже бомбили. Причем не целенаправленно, а просто повсеместно сыпали бомбами. А в убежищах, по словам Инессы Евгеньевны, люди нетерпеливо ждали известий о "наших победах". А известий не было. Вообще никаких.
"У меня есть газета о первых днях войны, где рассказывается, как из Минска эвакуировали. Я не знаю, кого из Минска эвакуировали и как, но большинство жителей ушли отсюда пешком. Никакой эвакуации жителей не было. Может быть, вывозили документы, может быть, уехали сами, но мы оказались с ощущением брошенности. Мы не ощущали, что есть государство, которое думает, куда бы нас деть и как бы нас спасти", — признается Инесса Евгеньевна.
Исход
В убежищах тоже небезопасно, могут быть завалы, дали понять Сосиновым. Инесса Евгеньевна вспоминает, как, напуганная бомбежками и пожарами, стояла на коленях и умоляла мать: давай уйдем в лес. Они ушли в тот же вечер.
"Из Минска уходили двумя путями: по Московскому шоссе и Могилевскому. Те, кто ушли по Московскому, быстрее добрались до транспорта. А наш район — все, кто жил до цирка, уйти по Московскому не смогли, потому что мост через Свислочь был поврежден. Так вот, людей было столько, что если бы вы отпустили руку вашего спутника, вы бы потерялись. И так терялись. Я шла, держась за мамину юбку, а мама несла на руках сестру", — вспоминает Инесса Евгеньевна.
Тот самый расстрел с воздуха, когда пули обошли ее, спрятавшуюся во ржи, случился как раз по дороге из Минска. Говорит, немецкие самолеты летели так низко, что, кажется, можно было рассмотреть руки пилота на штурвале.
Шли ночь. Передохнуть удалось только в Смиловичах.
"И вот интересный психологический момент. Мама сняла сестру с рук — она же пронесла ее, пятилетнего ребенка, почти 30 километров — и говорит мне: "Инна, идти приляг". А я стояла в дверях и думала только об одном: если бомба попадет наружу, то я спрячусь в доме, а если бомба попадет в дом, то я сумею выбежать. Я не думала ни о маме, ни о сестре. Я думала, как спасти свою жизнь. Это же нужно, что в 13 лет тебя заставили об этом думать", — рассуждает Инесса Евгеньевна.
У Смиловичей им удалось поймать попутку, какой-то военный ехал в сторону Могилева и согласился подвезти женщину с детьми. Могилев, по словам Инессы Евгеньевны, заметно отличался от Минска. Здесь не было такой паники, работали военкоматы, было много людей. Особенно на вокзале, где стояли теплушки.
"Когда раздавался вой сирены, все бежали прятаться, а когда кончалось, люди бежали к теплушкам. Сесть туда было невозможно — меня постоянно отшвыривали. И тогда мама сказала: "Мы сядем, когда будет тревога. Уцелеем, значит, уцелеем", — рассказывает Инесса Евгеньенва.
Когда они доехали до Саратовской области, их вагон был как решето. Но они остались живы. И еще — в пути, признается Инесса Евгеньевна, к ней, наконец, вернулось ощущение того, что Советская страна все-таки о ней заботится.
"Важная вещь, о которой никто нигде не пишет. Я помню, что останавливался на станции состав, и на перроне стояли приготовленные столы. Нас кормили, и мы отправлялись дальше. Вот тут я почувствовала, что я в Советском Союзе. И это было на протяжении всей дороги. Знаете, я согласна с Веллером (Михаил Веллер — российский писатель — Sputnik), что жизнь — это прежде всего ощущения, и что самые яркие остаются в памяти. Не плохие или хорошие, а самые яркие. Так вот, яркими была эта кормежка в дороге", — рассказывает Инесса Евгеньевна.
Возвращение
Семья Сосиновых — мама и девочки, отец был на фронте — вернулись сначала в освобожденный Могилев, а затем в июле 44-го и в Минск. Маме — Софье Ефимовне Михолап — поручили восстанавливать зубоврачебную школу в столице. Из Могилева домой ехали на открытой платформе с углем.
"Мы жили на Ленина, это одна остановка от вокзала. Но мы не знали, как прийти домой. Нет улиц. Нет ничего, одни развалины. Мы еле-еле добрались домой. Наш дом, слава богу, уцелел", — вспоминает Инесса Евгеньевна.
Но домой в тот вечер они не попали. В их квартире жила другая семья, и уступать квадратные метры она отказалась.
"Мы постучали в дом. У нас спросили: кто? Когда дверь открыли, и мама сказала, что мы жили здесь до войны, мы тут же услышали "Вон!" и антисоветскую брань. Для нас это было таким открытием. Я понимаю, что можно не хотеть отдать квартиру, сказать: "Мы же тоже страдали, мы жили тут всю войну", или доброжелательно "поместимся как-нибудь, переночуйте, а дальше будем разбираться". Маму били. Меня не тронули. Но я запомнила это все", — рассказывает Инесса Евгеньевна.
Месяц им пришлось спать в коридоре, пока Инесса не написала отцу на фронт.
"Квартиру освободили в несколько дней. А потом был суд над этим человеком. Его судили — не за захват квартиры, а за избиение и за антисоветскую пропаганду. Об этих людях во дворе говорили очень плохо. Якобы они выдали девушку-партизанку", — добавляет Инесса Евгеньевна.
Первые впечатления об освобожденном Минске
Одно из самых ярких впечатлений Инессы Евгеньевны об освобожденном Минске — красивые девушки с "несоветскими" прическами.
"Мы все ходили с косами, а это были взбитые чубы, уложенные. На них были зашнурованные корсеты, у нас такое никто не носил. Тем более в войну. Я после войны уехала в Ленинград в платье, которое мама мне сшила из мешка. А тут по Минску ходили в бархатных платьях и заигрывали с красноармейцами. Я уже не помню, как мы называли этих девочек, которые, как мы говорили, предавали нас с немцами. Но они очень быстро исчезли. И Минск заполнился приезжими и обычными людьми", — вспоминает Инесса Евгеньевна.
Осенью 44-го она пошла в школу. До сих пор помнит те завтраки — кусочек хлеба, посыпанный сахаром — и холод. Помнит, как сидели на занятиях в шапках и даже варежках. Потому что если снимешь, то записывать уже не сможешь, объясняет Инесса Евгеньевна. Писали, кстати на газетах, в промежутках между строк — тетрадей не было.
А потом были победа, учеба в ленинградском институте и долгие годы учительства в родном Минске. Но эти детские воспоминания и спустя десятилетия так и не отпускают…
