Дефолт-1998: взгляд четверть века спустя

Серьезные разговоры о вероятности дефолта в России начались осенью 1997 года. После президентских выборов 1996-го в российской экономике сложилась уникальная ситуация: банки и реальный сектор экономики существовали параллельно друг другу, практически не пересекаясь.

Для Центробанка России стабильный курс рубля (в то врем он был шесть рублей за доллар) был аксиомой. Деньги не печатались. Хронический дефицит бюджета начиная с 1993 года возмещался за счет размещения ГКО (государственных казначейских облигаций), доходность от которых росла в зависимости от потребности правительства в деньгах.

Для реального сектора экономики банковские кредиты были недоступны, ставки по ним были с двумя нулями. Доходность на рынке ГКО для банков была в приоритете. Промышленность адаптировалась к этим условиям, окончательно подсев на бартер и взаимозачеты. Рассчитаться "живыми" деньгами за электроэнергию или газ считалось низким уровнем менеджмента на предприятии.

С осени 1997 года во взаиморасчетах стали активно использоваться векселя, авалированные различными банками. Это в учебнике по финансам все так гладко, а в то время, отделить реальный вексель от денежного суррогата было достаточно сложно. Спасала интуиция управленцев и житейский опыт. Были векселя, за которые на финансовом рынке давали один (!) процент от написанного на них номинала.

Когда у вас есть прайс-лист предприятия, цена на продукцию которого в три-четыре раза превышает цену на рынке, вы начинаете понимать, что живете в некой виртуальной экономической реальности. Поясню на белорусском примере. Трехосный тягач на "МАЗе" в то время по официальному прайсу стоил в эквиваленте 75 тысяч долларов, а реально на рынке продавался за 25 тысяч. По официальному прайс-листу никто ничего не покупал. Так было на всех предприятиях.

Деньги на критические финансовые платежи — зарплату, налоги, комплектующие по импорту поступали за счет платежей от дилеров, которые покупали продукцию по реальным рыночным ценам. Но эти цены "для своих" были самой большой коммерческой тайной в то время. Где-то на уровне обывательской интуиции мы в то время понимали, что предстоящий дефолт девальвирует рубль в три-четыре раза. Но это тот классический случай, когда ты все понимаешь, но живешь надеждой, что этого не произойдет.

Осенью 1997 года стало ясно, что промышленные предприятия даже в тех условиях могут перейти от бартера и взаиморасчетов к привычному денежному обороту.

Первым в Беларуси в этом вопросе оказался Могилевский металлургический завод, который выпускал трубную продукцию. У "ММЗ" в этом вопросе сошлись два обстоятельства – типовой уровень выпускаемой продукции и наличие акционера, который поставлял сырье. Этим акционером, который настоял на переходе на "живые", деньги был владелец украинского "Интерпайпа" Виктор Пинчук, поставлявшего трубную заготовку. О том, что он зять украинского президента Леонида Кучмы, знали немногие.

Вторым предприятием в этом вопросе был Минский автозавод. Я в то время постоянно общался и приятельствовал с финансовым директором "МАЗа" Алексеем Тутубалиным. Он мне не раз говорил о том, что завод готов полностью отказаться от бартера и взаиморасчетов и перейти на денежные формы расчетов, но к этому были не готовы многие поставщики сырья и комплектующих.

Мы с ним ровесники, и тема возможного дефолта была главной темой наших общих рассуждений осенью 1997 года. Наши общие расчеты сходились на том, что "финансовый пузырь" должен был лопнуть в сентябре 1998 года. Мы оба ошиблись на месяц.

То, что дефолт — это вопрос времени, стало ясно после финансового кризиса в Юго-Восточной Азии в середине 1997 года, обвалившего курсы национальных валют Малайзии, Индонезии, Бангладеш, Бирмы и Таиланда. Российские проблемы в экономике и проблемы в этих странах были схожими — экономики функционировали по лекалам МВФ.

На эмоциональном уровне усилителем ощущения неизбежности финансовых сюрпризов были регулярные успокаивающие выступления по телевидению Анатолия Чубайса, который в то врем был первым вице-премьером в правительстве и министром финансов. О его прогнозе 1994 года, когда он обещал за один ваучер две Волги, никто не забыл.

Обратный отсчет от неизбежного финансового кризиса начался после отставки с поста премьер-министра в марте 1998 года Виктора Черномырдина. С ним вместе в отставку ушел и Анатолий Чубайс.

Сегодня популярно мнение о том, что со стороны президента России Бориса Ельцина увольнение Черномырдина было ошибкой и бестактностью по отношению к соратнику. Что таким образом Ельцин отодвигал в сторону своего политического конкурента. В то время отношение ко всему этому было совсем другое. Многие считали, что Борис Ельцин, уволив премьера с поста буквально за месяц до его 60-летия, спасает Черномырдина, а вместе с ним и Чубайса от неминуемой личной политической катастрофы. Уважение Ельцина к Черномырдину характеризует тот факт, что через месяц в апреле 1998 года он приехал и поздравил бывшего премьера с юбилеем.

Все было гораздо проще: весь удар от неминуемого финансового кризиса должен был взять на себя их преемник, которым оказался Сергей Кириенко. И после дефолта на место отправленного в отставку Кириенко Ельцин выдвинул Черномырдина. Виктора Степановича, к которому все всегда испытывали большие личные симпатии, Госдума не утвердила. Но устроил компромисс, предложенный Григорием Явлинским в лице Евгения Примакова.

Некорректно и несправедливо – и тогда, а тем более сегодня – бросать упреки за дефолт в адрес Сергея Кириенко и его правительства, которое проработало всего четыре месяца. В той ситуации любое правительство было обречено пройти через этот финансовый катаклизм.

В России в то время заканчивалась глубочайшая экономическая трансформация, которую образно можно представить в виде курицы, высиживавшей яйца, из которых спустя время появляются здоровые цыплята, а отходы производства идут в утиль. Этот российский экономический цыпленок оказался настолько здоровым, что буквально через годы российская экономика стала давать такой экономический прирост, о котором никто и не мечтал. И дело здесь не в выросших ценах на энергоносители — все экономические суррогаты 90-х ушли в прошлое.

На мой взгляд, и выиграли, и проиграли все. Но позитива оказалось все же больше. Проиграли те обладатели больших финансовых средств, – не только российские, но иностранные – которые не смогли умерить свои аппетиты и вовремя остановиться. Я знал много людей в Москве, которые потеряли огромные суммы из-за обвала на рынке ГКО. Они все прекрасно понимали, что эта финансовая пирамида, которая когда-нибудь схлопнется. На что надеялись? На то, что успеют вовремя забрать свои деньги, на влиятельных друзей в банках, которые в экстремальной ситуации помогут. В реальной ситуации не помогло ничего.

Были и те, кто выиграл. Это прежде всего торговля: день 17 августа 1998 года можно охарактеризовать выражением "метут все". Вслед за импортными товарами с полок магазинов буквально сметали отечественные и прежде всего ювелирку. Тем, кто откладывал деньги на покупку автомобиля, повезло меньше — автодилеры ведущих европейских производителей мгновенно привязали цену к доллару (евро в то время еще не было).

Выиграли те, у кого были "живые" деньги в валюте. После дефолта рынок недвижимости в долларовом эквиваленте серьезно упал. В Минске однокомнатную квартиру можно было купить за семь тысяч долларов, а двухкомнатную – в районе десяти тысяч. Речь идет не о VIP-жилье, а о жилье в спальных районах.

17 августа 1998 года — это фундаментальная точка, которая ознаменовала финиш одной экономической системы и старт новой. По этой причине у того далекого и во многом кульминационного события, знаменующего для многих досрочное окончание лихих 90-х не может быть одного цвета. Это была жизнь того поколения, которое через это прошло. И все это нужно принять таким, каким оно было.