Имя Юрия Стоянова многие годы ассоциируется у зрителей с программой "Городок", которая 20 лет создавалась в неизменном дуэте с Ильей Олейниковым, но после ухода из жизни постоянного партнера и ближайшего друга Стоянову удалось найти творческие и душевные резервы для новых проектов, о которых народный артист России рассказал в большом интервью Sputnik Беларусь.
- Вы ― пример неисчерпаемости образов, но все-таки живой человек имеет свой творческий ресурс, как вы его восстанавливаете?
― Нет. Не имеет творческого ресурса живой человек. Живой человек имеет ресурс физиологический. Просто есть люди, которым больше неинтересно. Когда артист говорит: "Мне больше неинтересно, хочу на берег моря", это все, это конец. А пока не хочешь на берег моря, точнее, хочешь, конечно, но работать хочешь больше… Да не знаю я, как я восстанавливаюсь…
Недавно я почувствовал, что был почти на грани своих возможностей ― и физических, и профессиональных, когда мы только закончили съемки нашего проекта "100Янов", это как бы моя фамилия ― я так с детства подписывался еще в школе. У меня было 19 съемочных дней подряд, один выходной, но у меня в тот "выходной" был спектакль очень тяжелый ― "Женитьба" в МХТ. Я приходил на работу в 8 утра и уходил около часа ночи, играл 5 человек каждый день. И я подумал: "Что-то я уже на излете, что-то меня уже ведет". Закончились съемки, думал, отосплюсь. Проснулся в 9 утра ― скукота смертная…
Я люблю отдыхать на самом деле. Но я просто помню, что первая моя половина жизни была такая прозябающая, такая невостребованная… Я валялся на диване, бренчал на гитаре и говорил: "Мое время еще не пришло". У меня была красивая отмазка. А потом ― 91-й год, и вот оно, мое время. Люди жили плохо, тяжело, страна разваливалась, и именно в это время я начал жить хорошо. Мы с моим партнером (Ильей Олейниковым ― Sputnik) оказались востребованными. Мы занимались своим любимым делом и были нужны. Не ценить это и возвращаться обратно я не хочу.
- Из всего многообразия персонажей, вами сыгранных, кто является самым любимым ― политики?
― Нет, нет, никакие не политики. Да их и мало было в "Городке". Была такая замечательная, смешная, острая передача "Куклы" на НТВ, я недавно решил пересмотреть ее и вообще не понял, кто все эти люди. У сатиры жизнь очень короткая, и мне это так неинтересно. Гораздо интереснее вспоминать время по другим вещам ― по тому, как одеты люди, что они любят, что не любят, над чем смеются, что их заботит, что они ненавидят, что их злит, над чем они плачут.
И "Городок" при всей его киношной скромности все-таки остался маленькой энциклопедией жизни, и по нему вспомнить легче, чем по каким-то пародиям. Пародии ― это такой легкий хлеб для меня, я считаю, что это техника, не более того. От искусства здесь очень мало.
- А что же тогда для вас "маяк в искусстве"?
― Чарли Чаплин. Хотя нет, это неправда ― только одно имя назвать. Но просто это с детства. Я всем очень советую, наверняка большинство не читало, найти в интернете письмо Чарли Чаплина к дочери Джеральдине. Это письмо пожилого человека молодой дочке, он ее поздно родил. Вы все поймете про этого человека. Не говорю ― про артиста, просто про человека. Захочется поплакать, прочитайте ― поймете.
А маяки… Когда я выхожу на сцену театральную, это одни маяки, когда я вхожу в кадр, другие, когда я беру гитару в руки, третьи, когда я пою, четвертые, когда смешу, пятые. Их много.
- В интернете легко найти видеоролик, который так и называется: "Стоянов — о чурках". Отношение к представителям определенных национальностей для вас ― личный вопрос?
― Вообще, это не играет никакой роли – евреи, калмыки, русские, болгары. Это у Ильюшки моего было просто ― у Олейникова. Олейников ― по жене, Клявер ― по всему остальному. По роже, как я говорил. Бьют-то не по паспорту, а по лицу.
А за слово "чурка" я просто морду набью любому человеку. Применительно к узбекам, да и к кому угодно. Просто меня бы не было, если бы не они. Мою маму спасли, ее брата, мамину маму и бабушку, когда они эвакуировались из Сталинграда в Ташкент. И эти "чурки", которых у нас так называют, мало того, что от голода спасли, так еще и одели, в школу отправили, сами на земле спали, а она ― моя мама ― на единственной кроватке спала у них ― русская девочка.
Когда был фильм "Человек у окна", там был мой маленький монолог, но он был сказан не по сценарию, это импровизация в кадре. Я нечасто бываю в Узбекистане, но когда приезжаю, меня после этого монолога начинают купать в любви. Людям всего-навсего нужно было, чтобы один человек сказал два добрых слова.
- Как считаете, что мы все потеряли с уходом Советского Союза?
― Мы испытываем очень оправданную человеческую боль и ностальгию, потому что мы ― люди, сформированные понятием огромной и очень многонациональной страны, которую начали объективно разваливать. Конечно, помогли снаружи, но и внутри идея была исчерпана. Появилось лицемерие жуткое, когда на трибунах говорили одно, а в жизни происходило другое.
Это такая усталость металла ― долго это противоречие нормальный человек выдержать не мог. Ты не можешь проходить книгу "Поднятая целина" или "Возрождение" Брежнева на "Истории партии" в вузе и потом унизительно отсылать домой два батона разрезанной колбасы, потому что у московских продавщиц был приказ колбасу вареную резать пополам, чтобы не было целой палки. Вот это "нате, подавитесь" называлось.
Я не являюсь человеком, который кричит "браво!" развалу Родины, но я знаю, что так дальше жить было нельзя. Это было унизительно и стыдно, хотя было многое, чем можно было гордиться. Но наша молодость была там. И другой у нас не будет, поэтому бросать камень в свое прошлое я не стану никогда.
- И при всем этом вы очень не любите говорить о политике….
― Думаете, у меня нет своего мнения? Догадываетесь, что есть. Но! Все, что я в жизни получил, мне дали мои зрители. И есть больше количество зрителей в Украине, в России, где угодно, и эти люди сделали меня знаменитым.
Поэтому я не понимаю людей, которые не дают автографов. Я всегда говорю: "Что ж ты в свое детство плюешь?" Когда мальчиком был, для чего артистом хотел быть? Сеять разумное, доброе, вечное?! Чушь, ты хотел нравиться девочкам, пройтись по своей улице знаменитым и автографы раздавать. Это раз. А второе — они все разные, эти зрители ― коммунисты, либерал-демократы, державники, националисты. И я дорожу тем, что в них есть хоть что-то объединяющее. Допустим, это любовь к маленькой скромной передаче, которая выходила 20 лет на канале "Россия".
Как только я начинаю озвучивать свои позиции, а они у меня довольно жесткие, я начинаю ссорить моих зрителей. Я их отталкиваю от себя. Они за что-то меня любили, а я вдруг стал определенным. Артист не имеет права быть определенным. Артист для зрителей должен оставаться артистом ― человеком, который играет других людей, но постоянно, хоть каким-то боком, но рассказывать про себя. Как только ты определяешься не как художник, а как гражданин, и делаешь это в кадре, ты что-то очень важное в себе теряешь как артист. Поэтому я этого не делаю.
- А как же "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан"?
― А кто сказал, что я не гражданин? У меня есть Родина. У меня есть две страны. У меня есть страна, которая меня вырастила, ― Украина. И страна, которая меня сделала тем, кем я являюсь, ― Россия. Я сын преподавателя украинского языка и литературы. Но я думаю на русском языке. И я российский артист безусловно. Я прожил всю свою сознательную жизнь в этой стране. Как я не гражданин?!
Если я не сделал никому гадостей, никакой подлости, если не предал мою страну и не обидел ту, другую? Она меня обидела, я ее ― нет. Разве я не гражданин? Мои дети вырастут порядочными людьми, из них никогда не получится предателей. Из меня тоже. Разве это не гражданская позиция?! А бегать с плакатами по улице ― это гражданин? Это не гражданин. Это фрондерство.
