Татьяна Самойлова была великой актрисой, по которой сходил с ума не только Советский Союз – весь мир. Очаровательная Вероника из "Летят журавли", неподражаемая Анна Каренина, а дома просто Белка – так Таню называли близкие за выразительные глаза. Ею восхищался Пабло Пикассо, а Марчелло Мастроянни, чтобы познакомиться с ней, специально приезжал в СССР. Фильм Михаила Колотозова "Летят Журавли", в котором Самойлова сыграла главную роль, имел оглушительный успех, он получил "Золотую пальмовую ветвь" на фестивале в Каннах, а актриса была удостоена премии "Апельсиновое дерево" как "Самая скромная и очаровательная актриса".
Самойловой нет с нами уже три года. Она умерла практически в свой день рождения, в свое 80-летие. В Москве в Доме кино готовились отпраздновать ее юбилей, а пришлось устраивать поминки… Впервые бывший гражданский муж актрисы, писатель, кинорежиссер и путешественник Соломон Шульман рассказал Sputnik об их семейной жизни, взаимоотношениях с родителями Татьяны и профессиональных переживаниях великой актрисы.
Материал включает в себя уникальные факты и фотографии. На нашем сайте он выйдет сериями. В первой части мы расскажем о необычном знакомстве Шульмана и Самойловой.
Случайная съемка
Знакомство произошло, как и все на свете – случайно… История нашей любви с Татьяной Самойловой началась в 1963 году, на далеком Памире, когда она еще не знала о моем существовании, а я знал о ней лишь как о великой кинозвезде, обитающей где-то в небесах славы!
Будучи в это время студентом режиссерского факультета ВГИКа, я снимал тогда свою первую экранную курсовую работу, проходя практику на киностудии "Таджикфильм". Лента эта – "Среди белого дня" – оказалась с очень сложной судьбой, и лишь непосредственное вмешательство главного редактора газеты "Известия" Алексея Аджубея, а затем и Никиты Хрущева спасло меня от многих бед, возможно, даже и от тюрьмы. Ну, а если говорить подробнее…
По окончании первого курса нас, студентов, отправляли на практику. Естественно, что все мы хотели попасть на столичные студии – Москва, Ленинград, Киев… Но для этого надо было прийти в учебную часть утром, так как хороших мест было мало. Я же пришел после трех часов дня, поскольку накануне мы с ребятами сильно гульнули, празднуя окончание экзаменов. Осталось только место в Душанбе, и я вынужден был уехать на Таджикскую киностудию.
Наша съемочная группа – два кинооператора-таджика и я, как режиссер, – ездила по республике, по горным аулам, по Памиру, снимая сюжеты для киножурнала "Новости дня". Был тогда такой документальный ежемесячник.
А однажды, совершенно случайно, мы попали в глухой отдаленный район Таджикистана, где сняли материал о какой-то религиозной секте с полудикими, на наш взгляд, обрядами и жертвоприношениями. Не только для меня – приезжего, но и для моих местных коллег-операторов это был сенсационный материал. Снимали мы скрытой камерой, и что за люди попали к нам в кадр, мы тогда понятия не имели. Единственное, что вызывало недоумение, – это был явно не "темный обманутый народ", для которого "религия – это опиум", как утверждала советская пропаганда, а хорошо одетые, упитанные баи-господа, приехавшие не на ослах, а на "Волгах". Одним словом, мы случайно сняли тайную жизнь советско-азиатской партийной элиты, хотя в тот момент мы этого не поняли…
Привозим материал в Душанбе на студию. Надо показывать дирекции – таков порядок. Показываем. Все смотрят на экран и молчат, никакой реакции. Через несколько дней меня опять вызывают в директорский кинозал. Зал полон каких-то неизвестных мне людей. На экране наш материал. И опять все смотрят и молчат. Заканчивается просмотр, включают свет. "Кто режиссер?" – спрашивает раздраженный женский голос. Я встаю. "Вы что себе позволяете!.. – продолжает, почти крича, тот же голос, – думаете, что получите премию, а мы из-за вас партбилеты положим!?"
Это была типичная советско-партийная демагогия, на которую я ответил в том же духе. "А в чем проблема? – сказал я. – Кто мне может дать премию – советская власть! Кто может отнять партбилеты, если потребуется – тоже советская власть. Так что все в порядке, никакой проблемы я не вижу".
В зале наступила тишина, а потом весь зал, как по команде, поднялся и вышел. Остались лишь мы вдвоем с Сайфи Джурабаевым – моим редактором. "Ты знаешь, кто это был?" – спрашивает у меня Сайфи. "Нет, – говорю я. – А кто?" "Большой начальник… Низамо Зарипова – секретарь ЦК Таджикистана по идеологии". "А чего она так взбесилась?" – говорю я. "Ты что, не понимаешь? – удивился Сайфи. – Ведь в кадр попали ее сотрудники – несколько членов ЦК. Они все члены этой секты и тайно приезжают туда на моления".
Прошло еще несколько дней. Меня вызывает директор студии. Говорит, что все утряслось, все в порядке, и спрашивает, нужно ли еще что-то доснять, чтобы смонтировать из этого материала документальный фильм. Я отвечаю, что нужно. "Сколько для этого потребуется денег?" – спрашивает директор. Я называю сумму в пять тысяч рублей. "Даем пятьдесят тысяч на завершение всех работ, – говорит он, – но сегодня же отправляйтесь на досъемки".
Когда мы с группой выезжали со студии, у ворот стоял мой знакомый – известный московский кинооператор. Он был под хмельком. "Куда едешь?" – спросил он меня. "На досъемки", – говорю я. "Ты больной на голову, – сказал он. – Я был в кабинете у директора и слышал его разговор по телефону с начальством: тебя отправить в командировку, а материал сжечь".
Что такое для режиссера сжечь отснятый материал!? Это как для матери убить ее ребенка. Я развернул машину, вернулся на студию, забрал из монтажной комнаты все коробки с отснятым материалом и, по наивности, запер их у себя в гостинице в шкафу. Когда через две недели мы вернулись из командировки, то оказалось, что шкаф взломан, а коробки исчезли. Я бросился к администрации гостиницы, и мне сказали, что материал, якобы, изъят или арестован, как украденный со студии.
На следующий день, придя на студию, я почувствовал, что в воздухе висит непонятная напряженность. Так продолжалось весь день. На мои вопросы – где коробки с отснятым материалом? – начальство отвечало уклончиво, мол, там, где надо. В конце дня ко мне подошли двое незнакомых ребят и вполне дружелюбно, сказали: "Ты же умный парень. Иди в сценарный отдел, выбери любой сценарий и запускайся в игровую картину. А об этом материале забудь". Я сделал наивный вид, хотя понимал, что они из КГБ, и ответил, что это же моя курсовая работа, без нее я не могу вернуться в Москву. На что мне с улыбкой ответили: "Не будь дураком, ты же можешь туда вообще не вернуться".
Звонок Аджубею
Так тянулись дни. Никто со мной больше разговоров не заводил. Один лишь мой редактор и друг – Сайфи Джурабаев, взволнованно повторял: "Это опасное затишье. Ты не знаешь этих людей. Они могут устроить любую провокацию… от них все можно ожидать. Могут сказать, что ты вообще не приезжал сюда… или пропал в горах". Он был человеком местным и лучше меня знал здешние нравы.
В один из дней в гостиницу позвонили и передали через администратора, что меня просят прийти к восьми вечера по такому-то адресу в такую-то комнату для разговора. Откуда звонили, администратор не сказал, но я понял, что из КГБ, и попросил передать, что мой рабочий день до шести, а после шести я никуда не хожу.
Но одно дело сказать, а другое дело понимать, что никто тебя спрашивать не станет – приедут, заберут и отвезут, куда надо. Поразмыслив, я ушел из гостиницы и пошел бродить по городу, не зная, что делать дальше. Но сколько можно бродить – час, два, три?!
Проходя мимо главтелеграфа, я решил позвонить в Москву. В Душанбе время уже было позднее, а в Москве еще удобное для звонка. Сначала позвонил друзьям – не застал, а потом набрал телефон своего профессора по ВГИКу, всемирно известного кинорежиссера Льва Кулешова. Оказалось, что Лев Владимирович приболел и лежит в постели. Я попытался объяснить ему, что происходит, но он, видимо, мало что понял. "Да не связывайся ты с ними, – сказал он, – зачет по практике и так получишь". И на этом разговор окончился.
Стою и думаю, что делать дальше. Идти в гостиницу боязно – а вдруг там меня уже ждут? И тогда, видимо со страха, я решил позвонить в редакцию газеты "Известия". Хотя кто в такое время мог находиться в редакции!? Ночной сторож или дежурный редактор… Я попытался объяснить ему, что происходит, и попросил соединить меня с главным редактором, то есть с Аджубеем. Аджубей – зять Хрущева. Он тогда был на вершине могущества, и считался чуть ли не вторым человеком в государстве. Его называли "теневым министром иностранных дел". И вот какой-то мальчишка звонит с края света и просит соединить его с полубогом. Все это я понял не умом, а кожей, и почувствовал, что через секунду человек на том конце провода положит трубку.
И тут мне в голову пришли единственные, по-видимому, верные слова. Я сказал спокойным голосом примерно следующее: "Я понимаю, вы думаете, что звонит пьяный или больной. Если это так, и вы меня соедините с Аджубеем, то он вас отругает. Если же вы меня не соедините, а окажется, что я хотел сообщить о готовящемся здесь антиправительственном заговоре, то вы потеряете голову. Вот вам телефон известного кинорежиссера, учеником которого я являюсь. Можете проверить".
И произошло чудо, по-другому это не назовешь. Он меня соединил. Аджубей был дома и взял трубку. Я представился, сказав, кто я, откуда звоню, и попытался как мог внятнее рассказать о конфликте с местным ЦК. Мой монолог длился минуты три-четыре. Но что меня удивило – Аджубей ни разу не прервал меня, слушал спокойно, задав потом лишь несколько вопросов. В конце он сказал, чтобы завтра я встретил рейсовый самолет из Москвы, на котором прилетит спецкор газеты "Известия" по Средней Азии Виктор Сурков. С Сурковым мы в дальнейшем будем в хороших отношениях, и он напишет обо мне ряд статей в "Известиях". А в самом конце, когда мы уже прощались, Аджубей вдруг весело спросил, переходя на "ты": "А деньги-то у тебя есть рассчитаться за телефон?" В кармане у меня действительно оставался один рубль. "Есть рубль, Алексей Иванович", – сказал я. "Ладно, сейчас переведем на счет редакции". Кажется, мелочь, а как она характеризует человека…
Вот так началась эта история. Окончание ее было долгим и тянулось еще много месяцев. Под разными предлогами меня и отснятый материал, который, благодаря Суркову, мне все же вернули, еще долго не выпускали из Душанбе, и выпустили лишь после повторного звонка Аджубея главе таджикского ЦК. Как мне потом рассказали, разговор этот был жестким и звучал примерно так: "Завтра я жду Шульмана у себя в редакции. Если с самолетом что-либо произойдет, я буду знать, кто за этим стоит".
На следующий день в московском аэропорту меня встретила редакторская "Волга" и привезла в "Известия". Актовый зал был полон сотрудников. Минут через десять появился плотный среднего роста человек в сопровождении свиты, и, дружески улыбаясь, направился ко мне. Это был Аджубей. Так мы познакомились очно. Потом включили проектор, и на экране пошел мой киноматериал, который я, сидя рядом с Аджубеем, комментировал.
Может показаться, что я пою дифирамбы советской власти, которая честно и благородно заступилась за "обиженного". Конечно, нет. Просто, не зная того, я случайно попал в струю "подковерной борьбы". У Хрущева в это время был какой-то конфликт с ЦК Таджикистана, и он точил на них зуб, ища повода наказать. Естественно, что Аджубей это знал. Мой звонок и рассказ он оценил, как хороший повод для Хрущева. Вот и вся нехитрая история. Но я-то этого тогда не знал…
…А пока, сидя в зале "Известий", мы смотрели материал. Будучи человеком темпераментным, Аджубей кипел, употребляя крепкие словечки. Забегая вперед, скажу, что в дальнейшем у нас с ним были хорошие дружеские отношения, и встречались мы многократно при разных обстоятельствах – веселых и грустных.
Знакомство
Само собой разумеется, что после того, как Аджубей, а затем и Хрущев похвалили картину, дирекция "Таджикфильма" меня тут же "полюбила". Фильм был отправлен на Всесоюзный кинофестиваль в Ленинград в 1964 году, а в прессе появилось много лестных рецензий, одну из которых написал сам Сергей Михалков, всегда знавший, "куда ветер дует". Но полюбила меня дирекция "Таджикфильма" по-своему – начальство кино-студии поехало в Ленинград на фестиваль представлять картину, а режиссера "забыли" пригласить.
Конечно же, мне было обидно, и я решил поехать самостоятельно. За неимением денег купил билет в общий сидячий вагон. Всю ночь промучился в душном, битком набитом накуренном тамбуре и, дико уставший, рано утром появился в ленинградской гостинице "Октябрьская", где расположился штаб фестиваля и проживали его участники. Дирекции "Таджикфильма" не оставалось ничего другого, как включить меня в состав своей делегации.
Через несколько часов после того, как я появился в гостинице, нас начали развозить в автобусах по кинотеатрам, где проходили фестивальные просмотры и где мы должны были выступать, представляя свои картины. А во второй половине дня повезли обратно в гостиницу обедать. Уставший после бессонной ночи, я заснул в автобусе. Сквозь сон слышу – журналисты берут у кого-то интервью, и женский голос повторяет: "Да тише вы, не орите, человек спит".
Проснулся я от того, что кто-то теребил меня за плечо. Открыв глаза, я увидел, что рядом стоит очаровательная девушка. "Все, – сказала она, – приехали, выходим". Я поблагодарил. "Идемте обедать", – сказала она. Я смутился, поскольку в кармане у меня были буквально копейки. Надо было как-то выйти из неловкой ситуации. "Да… – сказал я, – но мне надо сначала зайти к себе в номер и взять деньги". "Нечего вам туда заходить, у вас там тоже ничего нет, – засмеялась она, – пошли, у меня есть". И мы отправились в ресторан.
По дороге своими еще не совсем проснувшимися мозгами я лихорадочно соображал, откуда я ее знаю, где я ее видел. И вдруг до меня дошло, что это Татьяна Самойлова! Не так давно мы с приятелем смотрели фильм "Леон Гаррос ищет друга" с Самойловой в главной роли. Я был так очарован героиней, что, толкнув приятеля в бок, пошутил: "Я на ней женюсь". Спустя какое-то время мы с ним же были в московском театре "Современник". Теперь он толкнул меня в бок: "Смотри, вон сидит твоя невеста". В нескольких рядах от нас сидел маршал Жуков с женой, а рядом с ними Таня с отцом – Евгением Валериановичем Самойловым.
И вот она рядом, знаменитая Татьяна Самойлова, игра которой тронула до слез даже таких звезд кино, как Джина Лоллобриджида и Софи Лорен. Так как же после этого не верить предчувствиям?!
После обеда нас опять развозили по фестивальным точкам для выступлений. Мы договорились с Татьяной, что встретимся в двенадцать часов ночи здесь же, в ресторане, который обслуживал только участников фестиваля. Я вернулся в гостиницу часов в десять вечера. До встречи оставалось еще два часа, так что я решил часик вздремнуть и лег на диван. Проснулся я в два часа ночи. Боже, как я себя ненавидел! Надо же быть таким олухом – тебя пригласила такая девушка, а ты проспал!.. На всякий случай я все же спустился в ресторан, понимая, что никто меня там уже не ждет, и увидел такую картину. За накрытым столиком сидит Татьяна, одна, а рядом, держась за спинку стула, стоит Белла Ахмадулина, хорошо подшофе. Я подошел, полный раскаяния и извинений. Белла посмотрела на меня, потом на Таню, и скептическим тоном произнесла: "И это из-за него ты никого не пускала за столик?!"
Фестивальная жизнь закружила нас – выступления, встречи, знакомства, ночное застолье. Помню, Таня познакомила меня с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским, в то время просто Кешей, с которым она снималась в фильме "Неотправленное письмо". "Знакомься, Кеша, – сказала она, представляя меня, – это дорогой для меня человек!" Кеша был выпивший: "Здравствуйте, очередной дорогой человек!" – съязвил он. Я чуть не вспылил, но сдержался…
В следующей части читайте на Sputnik, как к Соломону относились родители Татьяны, к кому актриса приезжала в Беларусь и что произошло с актрисой незадолго до смерти.
