Академик Юрий Островский не любит быть медийным персонажем. Но деваться некуда — периодически становится громким инфоповодом. Недавно под его руководством в Беларуси впервые была проведена трансплантация комплекса "сердце-легкие". Пациент чувствует себя хорошо. "Будем выписывать, пусть домой едет", — улыбается Островский.
Самый непредсказуемый орган
Вообще-то о главном кардиохирурге Минздрава, академике НАНБ, профессоре и докторе меднаук Юрии Островском говорят, что на эмоции он не слишком щедр. Но сейчас видно — результатом удовлетворен. Тем более что шли к этой операции не один год. Корреспондент Sputnik Светлана Лицкевич поговорила с Юрием Петровичем о возвышенном и земном.
— Еще в 2010 году было озвучено, что белорусские хирурги полностью готовы к пересадке комплекса "сердце-легкие". А смогли провести операцию только спустя 6 лет. Почему так много времени понадобилось?
— Там довольно интересная коллизия — легкое с точки зрения пересадки, наверное, наиболее непредсказуемый орган. Ведь оно постоянно находится в контакте с внешней средой, с воздухом, от этого высокий постоянный риск инфицирования. Плюс с забором легких в нашей стране особая проблема — далеко не во всех стационарах, где появляется донор, есть условия для кондиционирования этого органа. А ведь без этого никак. Наша бригада ездила на обучение в Ганновер, после этого спектр показаний был расширен, и все равно операцию удалось выполнить лишь с пятого подхода. Четырежды намеревались, но соответствующих легких не могли найти — сердца были хорошие, а вот легкие никак не подходили.
Органы эти должны быть забраны от одного донора и совпадать по группе крови и HLA-типированию (показателям тканевой совместимости — Sputnik), а еще донор и реципиент должны примерно соответствовать друг другу по росту, весу, объему грудной клетки.
— Вопрос из области этики: сейчас имя пациента, перенесшего полиорганную пересадку, известно всей стране. Но ведь получается, при демонстрации достижения нашей медицинской науки нарушается его право на тайну медицинского диагноза?
— Ну, во-первых, все данные были оглашены с согласия самого пациента. В этом нет противоречия. Он дал интервью уже многим изданиям. Во-вторых — мы не раскрываем серьезных аспектов заболевания, это наше право — рассказывать о тех новых технологиях, которые мы осваиваем. Так уж сложилось: наши технологии — это наши пациенты. И, наверное, рассказать об одном и не сказать о другом невозможно.
Как бьются пересаженные сердца
В кабинете у профессора Островского на стенах многочисленные дипломы — по ним можно изучать и мировую географию, и языки. А еще — фамильный герб, к которому принадлежали предки Юрия Петровича (об этом чуть позже — Sputnik), и фотография всемирно известного кардиохирурга Майкла Дебейки. "Я был у него", — лаконично поясняет Островский, дав понять, Дебейки — настоящий идеал служения науке и человеческому сердцу.
— Какова судьба первого пациента, которому вы пересадили сердце? Он жив?
— Это была женщина — в 2009 году прошла первая белорусская трансплантация. К сожалению, она умерла через 5 лет. Но не из-за сердца, а от лимфомы. Есть у людей с пересаженным сердцем такая особенность — в отдаленный послеоперационный период на фоне иммуносупрессивной терапии могут прогрессировать другие заболевания. Остальные пациенты живы.
— Сколько сердец вы пересадили?
— Около 250 примерно. Я уже давно считаю примерно — после первой сотни, кажется. Не всех и узнаю в лицо. Батальон, наверное, целый. Всех уже не упомнишь.
— Испытываете ли вы простой человеческий страх перед операцией? Вдруг что-то пойдет не так?
— Нет. Уже нет. Но было, конечно. Кардиохирургия ведь не вдруг сложилась. И потери были, и поиски, и неудачи — как же без них. Сейчас и технологии достаточно отработаны, и команда работает слаженно — такого страха уже нет.
— Сколько людей в Беларуси ждут пересадку сердца?
— В листе ожидания на трансплантацию сердца сейчас стоят около 40-45 человек. А на "сердце-легкие" — примерно 15. При соответствующем стечении обстоятельств, конечно, будем и их чаще делать. Пересадку комплекса "сердце-легкие" делают далеко не все страны — США, несколько стран западной Европы, в России проведено три такие операции. Комплекс "сердце-легкие" — это очень серьезно. Но у нас в стране есть люди, которым необходимо такое вмешательство, и мы будем делать. К тому же, наша кардиохирургия должна соответствовать мировому уровню, а такая операция, безусловно, — прямое тому подтверждение.
— Донорские органы могут появиться в любой момент — ведь чаще всего они появляются в результате несчастных случаев. Должны ли вы все время быть в боевой готовности? Можете ли позволить простые слабости? Попарится в бане, например, принять после нее "стопочку"? А вдруг в этот момент объявят сбор на операцию?
— Теперь уже могу (улыбается — Sputnik) Сейчас значительно легче стало. Операцию ведь не я один делаю. Пересадки сердца у нас уже освоили 4 или 5 хирургов, многие делают весь спектр кардиохирургии. Взаимозаменяемость практически полная. Мы вырастили хороших специалистов — надежных, грамотных. Я полностью им доверяю.
— Жизнь с пересаженным сердцем — какая она?
— Да нормальная совершенно жизнь. Кардиохирургия так быстро развивается совсем не для того, чтобы плодить инвалидов. Наша задача — восстанавливать работоспособность. Эти люди работают, они совершенно полноценны. Некоторые уже и детьми обзавелись. Правда, решились пока только реципиенты-мужчины. Но если женщина с пересаженным сердцем решится — я не стану ее отговаривать. Сердце у нее работает, как у здорового человека, а что касается иммунной системы, то она не угнетенная, я бы сказал — слегка придавленная. И чем больше проходит времени от момента трансплантации, тем более щадящей она становится.
У хирурга нет права на плохую форму
— Правда ли, что вы ездите на работу на велосипеде?
— Да, правда. Сейчас, к сожалению, на двух колесах немножко скользко (смеется — Sputnik). Но обычно езжу регулярно. По выходным — обязательно. А зимой в обязательном порядке на лыжах бегаю.
— Как человек, который видел сильно попорченные чужие сердца, своему вхолостую работать не даете?
— Нет, это абсолютно не связано с тем, что я там видел. Поддержание хорошей физической формы, нормального веса организма — это то, что необходимо для каждого, а для хирурга — в особенности.
— В вашей работе нужна большая физическая выносливость?
— Всякое бывает. Самая длинная моя операция длилась часов 12, наверное, — "выключали" аневризму аорты. Впрочем, это уже давно было. Сейчас все более технологично стало, операции проходят намного быстрее. К тому же, это труд очень многих людей — мои руки там нужны далеко не всегда. Бригада, конечно, не меняется, но у меня могут быть "подходы" и время, когда работает кто-то другой. Недавняя наша операция по комплексу "сердце-легкие" шла около 9 часов. Часа три ушло на изъятие органов, на гемостаз такой скрупулезный. Основная часть операции — она короче, конечно. Но от того, как тщательно прошел подготовительный этап, во многом зависит общий успех.
Тут скорее не выносливость важна, а умение сохранять ясность мышления, быстроту принятия решений и оценки ситуации.
— Когда вы поняли, что у вас руки хирурга?
— Да ничего я не понимал ни про какие руки. У меня просто отец гинеколог, и после 8-го класса мне уже было ясно — только медицина. Это был мой выбор — родители не давили, но видя перед глазами их пример, хотел только туда. А в ней, конечно, — хирургия.
Впрочем, кардиохирургия ведь не только рукоделие — здесь надо знать множество других вещей — электронику, физиологию, биологию. Мы же занимаемся не только чистой хирургией. Мы создаем немало разработок, которые потом идут в практику. Механические клапаны сердца, которые мы разработали, производятся на заводе "Электронмаш", сейчас пойдут в серию биологические протезы, стент-графты сделали на "Полимеде", биоткань. Сейчас продолжим совместно с россиянами заниматься темой искусственного желудочка сердца. У нас наука не фундаментальная, а в основном прикладная. Мы видим, что необходимо, и пытаемся соответственно на это реагировать.
Реципиенту и родственникам донора лучше не знакомиться
— Сердце — орган своего рода сакральный. С точки зрения метафизики — нет ли у вас ощущения, что вы меняете человеческую судьбу?
— Судьбы мы не меняем — мы жизнь продляем. Я не видел таких примеров, чтобы человек стал другим после пересадки. Не меняется у них ни психология, ни привычки. Люди остаются такими же. Потому что душа — она не в сердце, она вот здесь (показывает на голову — Sputnik).
— Вообще-то, академик Смеянович (старейший белорусский нейрохирург — Sputnik) в интервью говорил как раз противоположное. В черепной коробке — серое (по его словам — розоватое) вещество, а вот душа — она в чем-то другом.
— Ну, он имеет на это право. Мне ее видеть не доводилось.
— А в чудеса вы верите?
— Нет. Чудес не бывает. Чудеса — рукотворные вещи. Я скорее верю в уровень знаний, профессионализм, в людей, которые рядом со мной работают, чем в чудо.
— Вы останавливаете человеческие сердца и заново их запускаете. Как строятся ваши отношения с Богом? Вы верующий человек?
— Я агностик. Однозначно — не атеист.
— Поощряете ли вы, когда реципиент пытается выяснить, кто был донором, или родственники донора хотят узнать — кому были пересажены органы погибшего?
— Реципиенту не так и важно, чье сердце бьется у него в груди — главное, чтобы работало как надо. А вот родственники донора иногда хотят увидеть человека, которому спас жизнь погибший. Если мы видим, что семья нормальная, что все адекватны и для них это действительно важно — можем сказать, кому были пересажены органы. Но мы не поощряем этого в любом случае.
Послеоперационный консилиум в узком кругу
— Не раз приходилось слышать от хирургов, что после многочасовой напряженной операции остаются лишь усталость и отупение. Как вы выводите себя из этого состояния?
— Если операция по-настоящему успешная, значимая — мы любим отметить ее в узком кругу (улыбается — Sputnik). Такой постоперационный консилиум, где мы проговариваем все детали. И это как праздник. Разбор полетов за чашкой чая, который мы очень любим. На операции же всегда нюансы разные — кого-то похвалить надо, кому-то на мозоль наступить. Один из самых приятных моментов в работе.
— И еще один вопрос, который давно хотела задать: про то, что прототипом пушкинского Дубровского был шляхтич со Слутчины Павел Островский — факт, который рассказывают детям в школе. Правда ли, что это ваш предок?
— Есть такая легенда, которая сходится во многих пунктах — по фамилии, месту действия, времени жизни, многим историческим обстоятельствам. Правда, стопроцентных доказательств нет. Это, скорее, красивое семейное предание. Но мне приятно, что оно у нас есть.
…В этот момент, как любят говорить дети, — на самом интересном месте, — у профессора зазвонил телефон.
"Подключили? Ставьте заплатку и обшивайте подальше, может, с прокладками. Я сейчас", — бросает он в трубку.
И сразу понятно — интервью закончено. Не о кройке и шитье ведь речь…
