Писатель-фантаст, научный журналист и драматург Губарев без проблем заходил в кабинет к Горбачеву, встречался с Папой Римским, с Гагариным и Спилбергом. Когда в Чернобыле произошла трагическая авария, Губарев первым из журналистов отправился на место аварии и по ее следам написал сенсационную пьесу "Саркофаг", поставленную во всем мире.
С Владимиром Степановичем Sputnik встретился накануне Нового года в его квартире на Таганке, где бывали практически все перечисленные люди (кроме, наверное, Папы Римского).
– Владимир Степанович, Папа Римский Франциск объявил, что Рождество 2015 года может быть последним для мира. Как, по-вашему, это фантазия или мир действительно на грани?
– С Папой трудно спорить. Хотя Апокалипсиса быть просто физически не может по очень простой причине: жизнь-то есть не только на Земле. Жизнь – одна из особенностей Вселенной. Кстати, Василий Феофилович Купревич – президент Белорусской академии наук, биолог, большая умница, с которым я дружил и был знаком, сказал: "Вселенная наполнена спорами жизни". И когда эти споры жизни попадают в благоприятные условия, то жизнь снова возникает.
Кстати сказать, мы все время живем в эпоху Апокалипсиса. Мы же рождаемся и умираем. Мы не знаем, как родились – не фиксируем этот момент и не можем его вспомнить. И так же мы не знаем, как умрем. Апокалипсис есть у каждого человека. Но глупо об этом думать. И не нужно об этом думать. Мы не для этого рождены, не для этого созданы.
– Новый 2016 год человечество встречает его с проблемами – конфронтацией, терроризмом, техногенными катастрофами. А есть ли повод для оптимизма?
– Я могу сказать, что мы и предыдущие новые года встречали с такими же ощущениями. На самом деле светлого в жизни гораздо больше, чем темного. Надо просто научиться смотреть на жизнь иначе. Да, всегда были катастрофы, всегда были войны. Я не помню ни одного года, чтобы не было войн. Не было таких случаев, чтобы мы жили мирно. В истории человечества такого не было и не будет. Поэтому просто надо быть оптимистом, иначе скучно жить.
Мир прекрасен. И все произошло на наших глазах. В течение моей жизни человечество вышло в космос, овладело атомной энергией. Изобрело, в конце концов, мобильный телефон! Однажды я разговаривал с очень известным физиком. Он говорил: "Я не могу понять, как в эту коробочку все вместилось?" А я помню времена, когда не было телевидения. Я уже не говорю о космосе. Все происходит на наших глазах. Все страшно интересно.
– Вас причисляют к научным фантастам. Сквозь призму житейского опыта и тогдашних озарений что-то сбылось ли из тогдашних предсказаний? И чему еще предстоит сбыться?
– Я действительно писал фантастику. Это была реакция на развитие науки в 1960-х. Вот роман "Синие люди", который я написал в соавторстве с Валерием Аграновским, Дмитрием Биленкиным, Ярославом Головановым под псевдонимом Павел Багряк. Мы придумали людей, которых выводят здесь, на Земле, для колонизации Марса. И это сейчас актуально. А почему синие? Потому что они лучше усваивают солнечную энергию. Хороший, между прочим, роман.
Вообще-то я – научный журналист. Но иногда становилось скучно, я писал фантастику. Когда мне становилось еще скучнее, я делал фильмы. Сделал сто передач на телевидении, десять документальных фильмов. Написал шесть пьес. Они поставлены в 56 странах мира. Когда было скучно или мне казалось, что я достиг определенного уровня, то я начинал другое дело. Ну, тщеславие, конечно.
Единственное, в чем я пока не удовлетворил тщеславие – это в художественном фильме. Хотя я сделал с Сережей Николенко фильм. Мы сделали "Корабль пришельцев" художественный фильм. Средний. А дальше по Багряку сняли пять фильмов.
– Вы и в Голливуде ведь работали.
– Да. Но все-таки у меня была договоренность со студией "Парамаунт". И мы даже начали работать. Я придумал хороший сценарий, и он был принят. В Америке я входил в Ассоциацию американских драматургов.
– Вы со Стивеном Спилбергом работали, если не ошибаюсь?
– Да, я там со многими знаком. Ну и что? Я в Голливуде у них месяц работал. А там каждый день были выпивки. Вечеринки это называлось.
– А кто был лучшим собутыльником из голливудских людей того времени?
– Лайза Минелли. Она должна была играть у меня в фильме. Это было другое общение. Понимаете, это было общение с очень высокими профессионалами. Многие из них были в этом доме.
– Что, по-вашему, представляет собой высокий профессионализм?
– Мы работали в театральном центре в Лос-Анджелесе. И в этот день приезжал туда Папа Римский. И моя жена пошла его встречать. А я не мог пойти. Потому что в это время мы отрабатывали сцену с японской актрисой. И не могли уйти, потому что было четко обозначено именно это время. И это мы понимали все. Вот это профессионализм.
– А почему не состоялся ваш американский проект?
– Неудача с фильмом произошла от того во многом, что я присоединился к забастовке американских кинодраматургов. Голливудские сценаристы объявили забастовку. Я тоже присоединился. И, оказывается, именно в это время были назначены репетиции в Нью-Йорке, а потом – съемки в Торонто. И мы вынуждены были отложить все это дело. А потом уже актеры не смогли.
– А не жалеете, что поддержали сценаристов?
– Ни о чем я не жалею. Это жизнь. И нельзя жалеть. Что толку жалеть. Так сложилось. Я не мог быть штрейкбрехером.
– Ваше впечатление о Голливуде?
– Это гигантская машина. Там работают очень сильные продюсеры, которые очень четко понимают, что надо. Поэтому они производят очень много песка. Но в этом песке появляются жемчужины. Мне это сказал… Кстати, Спилберг и сказал: "Владимир, ты пойми правильно. Мы производим песок – вот как на пляже в Лос-Анджелесе. Но когда идешь по этому пляжу – иногда появляются жемчужины".
До сих пор они мне присылают продление договоров. Это очень сложная система, в которой завязано огромное количество людей, фирм. Один договор – 280 страниц. Это очень серьезная работа. Это нам только кажется здесь: вот, приехали девочки в Голливуд, ножки показали, их сняли. Ничего подобного!
– Голливуд слезам не верит, скажем так.
– Однажды наша делегация киношников приехала в Голливуд. А они не знали, что я там. Это была церемония вручения "Оскара". И я был по американской линии и сидел там. А наш Элем Климов был во главе делегации. И это было ужасно, когда они привезли икру. Так унизительно это все выглядело. Наши считали, что это все нормально, что это – вроде бы юмор.
По этому поводу один американец мне сказал хорошую фразу: "Боже мой! Для чего они так унижаются? Ведь богатейшая страна! У вас есть все. Есть люди, богатство. Мы должны у вас просить! А вы – у нас просите". Он был прав.
– А где построили реактор для фильма?
– В Торонто. Как декорацию. Но это было неправильно, потому что надо было снимать здесь, в Чернобыле. А они, в крайнем случае, говорили: "Может быть, на какой другой атомной станции?"
– Но это из-за опасности, наверное.
– Да нет там никакой опасности. Пять минут там можно было снимать. Не вопрос. Это ложное представление обо всем этом было. Паника же была. Везде, во всем мире.
– Вы в 1986 году были самым первым журналистом на аварийной ЧАЭС. Что вас больше всего поразило?
– Металлический вкус воздуха. Это был радиоактивный йод, конечно. Это раз. А вторая – полное непонимание того, что происходит с окружающими людьми. Первое, что я увидел прямо в Чернобыле, в Припяти, в речке – сидит солдатик, в одежде, в речке ловит рыбу. А напротив – горящий реактор. Рядом. А он сидит, ловит рыбу. Полное, конечно, незнание всего.
Был еще парень один, фотограф. Черные волосы. Я запретил ему летать. А он уговорил вертолетчиков. Полетел, взял дозу. В Чернигове когда померили, в волосах у него было много, конечно. И побрили его наголо. Ну, я ему дал бутылку водки. А тогда был сухой закон. Я пошел к председателю Совета министров, товарищу Ляшко и говорю: "Мне нужно два ящика водки". А я был из "Правды". Я говорю: "Мне плевать на ваши законы. Мне нужно два ящика водки".
– А помогало?
– Конечно! Во-первых, люди выходили из зоны. Во-первых, психологически настроенные. Там, кстати, очень многим давали. И тем, кто выходил. И операторам давали водку. Сто граммов, чтобы сняло явное напряжение. И снимало.
– А было такое, что молодые солдатики бросали мешки на реактор и тут же помирали?
– Нет, этого не было и не могло быть. Мешки сбрасывали с вертолета, во-первых. Но люди действительно выходили на крышу. Иногда на 20-30 секунд. Они не могли помирать, потому что там был жесткий контроль. Это все были добровольцы. Люди выходили. Они знали, они шли. Брали, сбрасывали в реактор две или три лопаты. Иногда одну. Возвращались, раздевались. И их списывали. Они уходили из армии. Так прошло через крышу в июле 1986 года пять тысяч человек.
– Радиации вы, получается, не боялись?
– Зачем? Были лучевые, которые пострадали в самом начале. Но 90% случаев воздействия Чернобыля – это инфаркты и сосудистая система. В течение года погибает один заведующий отделом – прямо на рабочем месте в Чернобыле. Потом – второй, третий. И тогда приезжает комиссия и списывает весь персонал атомной станции. Потому что у всех предынфарктное состояние.
– Нервы?
– Не только нервы. Все здесь, вся физиология. И самый главный вывод после Чернобыльской аварии – это большое количество инфарктов. Не злокачественные образования – рака практически нет. А вот сосуды и инфаркты – это да.
– Возможно ли, по вашему, повторение тех событий? Есть прогнозы, что Запорожская АЭС находится в зоне риска.
– Это хорошая станция. Я был на Запорожской станции. И ребята-атомщики понимают, что нечего пускать всякую шпану в зону. Там все наши ребята работают, кстати. Из Томска очень много. "Правый сектор" хотел, по-моему, взять под охрану. Но их там отшили быстренько. С атомными вещами нельзя шутить. Если вы заметили, во всех этих историях не участвуют атомщики. Потому что все разумные люди понимают, что все это не может продолжаться бесконечно.
– Вы были научным фантастом и в какой-то момент вас остановил Чернобыль. Или я не прав?
– Я был и остаюсь научным журналистом. 35 лет я отдал отделам науки "Комсомольской правды" и "Правды". На каком-то этапе, во второй половине 1960-х стало скучно. Но потом пошел Нил Армстронг на Луну…
– А американцы были на Луне?
Конечно. Я был с первого до последнего дня, и все это видел. Я был в Хельсинки, в европейском центре лунного полета, и видел все это. Выдумали потом, что не были на Луне, и флаг, мол, развевался. Ерунда это.
– Почему человечество сейчас отвернулось от космоса?
– Все достижения, которые сейчас есть в мире, начиная от машин и заканчивая интернетом, это все связано с космонавтикой, с выходом человека в космос. Сегодня электроника, и особенно гаджеты – это космические технологии. Космос стал обыденной и естественной составной частью нашей жизни. И без него новое поколение себя не мыслит.
Почему мы вышли в космос? Мы же вышли в космос не ради интернета. Мы вышли в космос в поисках жизни. Но жизни ни на Луне, ни на Венере, ни на Марсе не оказалось. А ведь многие поколения людей были убеждены, что жизнь есть рядом. Я видел, как конструктора плакали, что не нашли жизни на Венере. Они говорили: "Мы этому отдали жизнь!" То есть человечество лишилось одной из самых больших…
– Мечт?..
– Мечт! И это так. В космонавтике сейчас нет идей, которые были, когда это все начиналось.
– А вот эти громадные межзвездные расстояния, измерямые в парсеках – они преодолимы вообще?
– Конечно! Есть места, которые позволяют между вселенными передвигаться. А почему нет? Фантастика? А кто его знает? Может, черные дыры – это и есть кротовые норы двери во Вселенную? Поэтому вообще ничего невозможного в этой жизни нет. Главное – это понимать.
– Вы были знакомы с Гагариным?
– Да. Вы должны понимать одну вещь. Было шесть человек. Каждый из них мог стать первым. Все выбрали Гагарина. Если бы кто-то из них полетел первым, то каждый из них был бы Гагариным. А между тем Гагарин – человек удивительный. Он выдержал обрушившуюся на него славу. Гагарин очень быстро повзрослел. На его месте мог быть любой, поэтому его любили, и он это понимал.
– Давайте что-нибудь пожелаем белорусам на Новый год?
– Что я могу особенного пожелать моей родной стране? Я родился в Беларуси. У меня мать – белоруска. Отец летал там, и они там встретились. Для меня все детство – это Беларусь. Кричевский район. Меня не разделяли в 1991 году. Потому что разделить меня невозможно. Половина – русская, половина – белорусская.
Беларусь – это интеллект. И так как сейчас иногда бываю в Беларуси, я радуюсь, что есть интеллект. И, конечно, "книжный алмаз" – вот это символ Беларуси. Я, честно говоря, горжусь, что есть такая библиотека в Минске, куда я могу подарить свои книги. Поэтому я хочу, чтобы Беларусь читала, гордилась и умнела.
