Светлана Алексиевич продержалась в почетном звании "наше все" у прогрессивной части общества ровно до вчерашнего вечера. После чего ей снова стали вспоминать и русский язык, и приверженность русской культуре. Сравнили с Лукашенко и упрекнули в "советскости". И да, еще "она ни слова не сказала по-белорусски".
Алексиевич в своей нобелевской речи, которая прозвучала 7 декабря вечером, говорила о любви. В том числе о том, как это бесконечно сложно жить в любви, когда поколениями жили в страданиях и рабстве. Говорила о том, что новое время требует новых подходов. О том, что придумывать что-то еще о кошмарах, которые случились в ХХ веке нельзя, потому что "правду нужно давать, как она есть". А еще о том, что самое большое удовольствие от работы — это слушать и слышать. Что единой правды нет, она "не вмещается в одно сердце, в один ум". Правда, по Алексиевич, рассыпана в мире, ее много и она разная.
Меня тоже резанула предфинальная часть нобелевской речи, посвященная России. Хотелось чего-то жизнеутверждающего или хотя бы обнадеживающего, а вместо этого прозвучали обрывки фраз, которые писательница слышала, когда ездила по России. О том, что "модернизация у нас возможна только путем шарашек и расстрелов", что "русская жизнь должна быть злая, ничтожная, тогда душа поднимается, она осознает, что не принадлежит этому миру", что вся наша жизнь "болтается между бардаком и бараком"…
И вроде хочется сказать: ну к нам-то это имеет какое отношение, это же совсем не про Беларусь… Но не получается — во всяком случае, про модернизацию и бардак к нам очень даже применимо, разве нет?
На мой взгляд, все дело в том, что и Алексиевич, и ее критики, и я родом из той самой страны, где страдания были нормой, где учили геройствовать, а не учили жить, где учили слушаться, но не слышать. Она честно признается, что не может назвать то время "совком" и что с трудом обретала свободу. А мы можем в этом признаться?
Мне кажется, болезненные реакции "прогрессивных" критиков — из-за неотработанной травмы, неумения слышать и допускать другие взгляды. Вот и получается: она нам про любовь, а мы про борьбу за справедливость, за белорусский язык и свое место в мире. Хотя вот политолог и литературовед Александр Федута предположил по следам бурных ночных реакций на речь Алексиевич, что дело в другом, более универсальном комплексе. Интеллигентно намекнул на него сценой из гоголевского "Ревизора": "скажите государю императору, что есть такой Петр Иванович Бобчинский". Тоже ведь — о маленьком человеке и пределе его желаний". Иными словами, критики нобелевского лауреата рассчитывали на кусочек своей вселенской славы, не дождались и расстроились. Этот комплекс, предположу, родом из несвободы, невозможность принять ни других, ни себя. В нашем случае он родом из советской несвободы.
Так что Алексиевич, похоже, не ошиблась в своем финальном диагнозе — история "красного человека" не закончилась. И станет ли любовь панацеей — вопрос. Во всяком случае, она честно призналась, что "трудно в наше время говорить о любви".
