Лев Рыжов, Sputnik.
Про таких людей, как Наташа Романова, наши предки говорили — "и швец, и жнец, и на дуде игрец". Не знаешь даже, как одним словом охарактеризовать такую безусловно самобытную личность. Художник — да. Поэт — тоже да. А еще — филолог, а также нейрофизиолог, на стыке медицины и лингвистики создавшая уникальную методику идеальной грамотности. В возрасте девяти лет Наташа стала известна на всю Белорусскую ССР, где прошло ее детство…
Декорации
Мы с Наташей Романовой сидим за деревянным столом в жарко натопленном Зверевском центре современного искусства. На московских улицах чуть выше нуля. А в выставочном зале натопили от души и, кажется, дровами. Запах, как в деревенской баньке. И сам Зверевский центр похож на сказочную избушку.
В этом самом, пожалуй, странном выставочном зале столицы Наташа Романова презентует выставку коллажей, которая называется "Плохие люди", а еще — две новые книги поэзии. Одна из них называется "Зверство", вторая — "Людоедство". Обе выпустило питерское издательство "Лимбус-пресс". На столе лежит еще одна книжка — называется "Идеальная грамотность" от издательства "Питер". Автор тот же — Наташа Романова.
Волосы красного цвета, креативная стрижка, крестообразный пирсинг между бровью и виском. Наташа Романова работает по своей методике уже тридцать лет, и счет переобученных дисграфиков идет на тысячи.
К семи часам в Зверевский центр сходится публика. Мелькают куртки и "ирокезы" панков, седые шевелюры интеллектуалов. Появляется какой-то немыслимый дядька с железными зубами — из всей одежды на нем только подобие шотландского килта. А Наташа вспоминает детство в советской Белоруссии.
Пионеркина неправда
— В 1966 году, когда мне было 9 лет, я стала звездой. Меня показывали по телевизору. Я выступала по радио. Ко мне в Слуцк приезжали корреспонденты из Минска, а мои портреты печатались в республиканских газетах. Моя девичья фамилия Цай. У меня отец — кореец, а мама — русская. И, значит, я была Наташа Цай.
Мне стали приходить огромные мешки писем. Со мной желали переписываться пионеры не только Белоруссии, но особенно Болгарии — это была дружественная нам страна. Болгарские ребята присылали красивые открытки, книжки, сувениры. Наши открытки Союзпечати были очень убогими. А тут — такие глянцевые роскошные открытки и буклеты с видами пляжей, гор и дивных городов. Фотографии артистов зарубежного кино, эстрады. Особенно нравились художественные фотографии котов. Окно в мир вдруг пробилось.
Мне все в школе завидовали. Но дело все в том, что эта слава была незаслуженной. Стихи за меня писала моя бабка. Она была великой перформансисткой. Великой! Эта акция длилась довольно долго, несколько лет. И была совершенно безнаказанной. Она естественным образом сошла на нет, когда мне это все надоело. А утихло все только к седьмому классу. Тогда я перешла в другую школу, и у меня появились другие интересы и приоритеты.
Я даже ездила в Артек! Меня послали как знаменитую белорусскую поэтессу-вундеркинда, в юнкоровскую смену. Я там целых два месяца "отмотала" с юными корреспондентами. Журналисткой я не была, но в газетах печаталась. И я все время боялась разоблачения. Вдруг меня заставят написать стихотворение в отсутствии бабки? Но этого не произошло. Все так и до сих пор продолжается. И никто не знает, как все было на самом деле.
Возвращение поэтессы
Побыв знаменитой поэтессой, Наташа, спустя какое-то время, пробует свои собственные силы в лирике. Результат — разочаровывающий:
— Мои первые поэтические опыты были в высшей степени, крайне неудачными. Так пишут многие. Это было не более, чем гормональная поэзия, свойственная многим молодым девушкам.
Моя первая осмысленная, более-менее нормальная книга вышла в 1994 году. Это была книга "Машина наваждения", где я отдала дань европейскому постмодернизму. Книга прошла в общем потоке, как и очень многие издания такого же формата.
Я — концептуалистка в литературе, и передо мной всегда стоит определенная, четко сформулированная сверхзадача. Я ее формулирую, прежде чем браться за очередную книгу. У меня нет ни одного сборника. Сборник — это когда пишешь что попало, а потом это все сгребаешь под одну обложку. Я не признаю такого творчества. Всегда стоит очень четко сформулированная задача. Что это будет за книга, и какая будет ее целевая аудитория?
Поэтому надо было очень сильно отморозиться, начать жить совершенно другой жизнью. Начать все с нуля, чтобы написать что-то новое. И переходной книгой, которую мне не стыдно показывать людям и читать оттуда стихи, были "Публичные песни". Это была очень издевательская книга. Она вышла в 1998 году. Среди моих знакомых людей творческих профессий она произвела эффект разорвавшейся бомбы. Хотя по нынешним временам она — определенно смешная.
Потом было еще несколько поэтических книг. Самая известная — для подростков, с очень нецензурным названием, которая вышла в 2007 году.
Если будет ее читать какой-то взрослый дядя, он не поймет ничего. Он будет видеть нечто неприличное, что-то скабрезное. Книга написана современным подростковым языком, который на данный момент уже устарел. Язык очень быстро меняется, если он живой. Язык художественной литературы не меняется, он статичный, стерильный и мертвый. А разговорный — очень подвижный.
Без ложного пафоса
"Зверство" и "Людоедство" — девятая и десятая книги. Хотя это и неточно. Ведь если считать труды по филологии, число книг будет явно большим:
— В "Зверстве" описывается переход человека из человеческого состояния в звериное.
Есть стихи, где описаны метаморфозы, описано приобретение новой сущности. Например, стихотворение, где дядька превращается в свинью. Хотя на самом деле стихотворение — о детстве. Неприятный человек постепенно превращается в животное, и девочка его убивает, потому что о том, как колоть свиней, в белорусской провинции знает каждый ребенок.
А "Людоедство" называется так, потому что в текстах нет ложного пиетета перед человеком. Нет никакого ложного гуманизма. Человек — это звучит не гордо. Он просто человек, не более того. Без ложного пафоса, без привычного пошлого гуманизма.
В моих стихах отсутствует лирический герой. Это — ролевые стихотворения. Есть стихи от лица подростка, хипстера, старика, бомжа, пациента психиатрической больницы, техногенного монстра-мутанта. Не надо автора идентифицировать с образами и масками, с теми ролями, которые есть в тексте.
Не надо никогда бояться текстов. В самих по себе формах художественного поведения ничего страшного нет. Куда страшнее окружающая реальность. Она и страшнее, и фантасмагоричнее, чем любой, выдуманный автором сюжет. Потому что ни одно творческое воображение не способно сконструировать такую жуткую и ужасную реальность, которая окружает нас в действительности.
Искусство коллажа
С темы людоедства плавно переходим к изобразительному искусству, проявленному в рамках данной выставки в составлении коллажей:
— Я имитирую различные художественные техники, — объясняет Наташа Романова суть своего художественного метода. — Здесь не нарисовано ни одной линии. Я вырезаю или отрываю руками фрагменты репродукций — зависит от того, какую технику я собираюсь имитировать. Например, очень хорошо подходят репродукции в старых "Огоньках, желательно 70-х годов. Там рыхлая бумага и слепая печать. Настолько она некачественная. Но для меня это — то, что надо.
Когда рвешь руками бумагу и склеиваешь не встык, то получается имитация живописи маслом. Если сделать чуть-чуть по-другому — будет как пастель. Можно сделать как гуашь. А уже в 90-е годы появилась новая печать в журналах "Птюч", "Ом" — сочных, "вырви глаз", кислотных оттенков, из них можно делать серии, которые далеки от имитации классической живописи.
Я работаю с двумя фигурами и посредством их композиционного расположения, цвета, имитации различных техник показываю различные пласты жизни определенных слоев общества. Меня интересуют пограничные, маргинальные состояния. Среди моих героев много представителей искусства, богемы, бомжей".
Страшная тайна правописания
Когда мы начинаем разговаривать об идеальной грамотности, Наташа Романова ощутимо меняется. Она надевает очки, начинает говорить четкими, рублеными фразами, переходит на "ты". Перед ней — уже не журналист информагентства, а очередной двоечник.
— Берем предложение "Наша семья небогатая", — говорит Наташа. — Как писать слово "небогатая"?
Говорю, что, наверное, раздельно. Следует суровый ответ: "Нет, неправильно. Садись, два!" Дальше следуют примеры и пояснения:
— Положил на стол" — есть трудность? Нет. Рука пишет сама. "Налил в чашку (в стакан)" — легко. Невозможно ошибиться, варианты отсутствуют. Ни один человек, в каком бы он ни был состоянии, никогда все это не напишет слитно. Это легко. Значит, позиции "раздельно" — не существует. Она надумана. Это лишняя позиция. Вместо позиции "раздельно" есть позиция "легко".
Теперь смотри: "вернусь наутро". Трудность есть? Да. Раз задумался, значит, трудность есть. Где трудно — там слитно. Вот такой закон, неизвестный традиционной грамматике. Если есть трудность — это сигнал к слитному написанию. "Сидел вполоборота" — очень трудное слово. "Говорил вполголоса". "Вполоборота" люди пишут "в пол оборота". Или "впол оборота". Но все трудные слова пишутся слитно.
Теперь проверка. Занимает полсекунды. Где слитно, где нет. Где легко — там очень быстро ставится множественное число: на стол, в чашку — на столы, в чашки — их легко произнести в множественном числе. А вот где трудно — там множественное число не получится: вернусь наутры, сидел вполобороты, запомнил навсегды — сказать нельзя, множественное число не получится.
Если ты усвоил эту позицию, то оценки резко подскакивают. Как минимум, на балл — с "кола" на "двойку". А потом мы будем уже усваивать следующую позицию. Когда оценки перескочат с "тройки" на "четверку", тогда уже, глядишь, и жить можно.
Нормативная грамматика, правила, параграфы — они к практическому письму вообще не имеют никакого отношения. Многие из этих правил мало того, что не помогают, но еще и мешают. Приводят к ошибкам и работают как вирусы. Вместо правил у нас — алгоритмы, поражающие своей простотой. Учить их не надо. Достаточно один раз увидеть. Их очень мало, меньше десяти, но они держат под контролем все трудности, что есть при письме.
На стыке наук
Теория идеальной грамотности родилась из двух, казалось бы, взаимоисключающих научных дисциплин — филологии и нейрофизиологии:
— Я окончила филфак Ленинградского университета, затем — медицинский институт. Как нейрофизиолог, я занимаюсь центральным механизмом письма. Я заметила, что есть такие учащиеся, которые не могут усвоить грамматику. Они вполне прилично успевают по другим предметам. У них — все в порядке с мышлением, замечательная память. Но есть некая избирательная, локальная неуспеваемость по русскому языку.
И никто не знает из взрослых людей, окружающих этого подростка — откуда все это берется, почему? В чем причина? А причины подобной безграмотности лежат за пределами школьного образования. Это — дефицит внимания, мозговая дисфункция — дисграфия, то есть незрелость речевых систем коры головного мозга.
И на стыке нейрофизиологии и лингвистики я стала заниматься с учащимися по-другому, в обход школьной программы. Я никогда ни от кого не зависела и не работала с официальными структурами. И счастлива поэтому. У меня есть возможность преподавать, не соприкасаясь с бюрократией и учреждениями. И вот я уже тридцать лет занимаюсь этим. Обучаю подростков, имеющих стабильные проблемы с русским языком, идеальной грамотности безо всяких правил и словарей.
Беларусь как оазис спокойствия
— В Беларуси чувствуешь себя в безопасности, — говорит Наташа. — По улицам белорусских городов даже ночью ходишь спокойно, не оглядываясь по сторонам. Тогда как в России чувствуешь себя, как на каком-то полигоне. Идешь — и не знаешь: откуда тебе прилетит. Мы очень много с мужем ездим по разным русским городам. И опасаемся гулять по вечерам. Я постоянно чувствую реакцию местных жителей. Это либо наивно-восторженное отношение, либо настороженно- враждебное.
В России мой внешний вид всегда вызывает напряжение. А в Беларуси, кажется, этого никто не замечает: люди смотрят сквозь тебя. Там сейчас время отброшено на несколько десятилетий назад и куда-то вбок. Я бы не стала это рассматривать как какой-то позитивный момент. Все рецепторы у людей уже атрофировались. Это все от безальтернативного интереса в жизни: потребления. Все берут кредиты — на квартиры, автомобили, шубы и курорты.
В советском Слуцке было пять кинотеатров и больше десятка книжных магазинов. Сейчас функционирует один кинотеатр и только один книжный, где продаются, в основном, учебники и канцтовары. Местная газета давно прекратила свое существование. Если вы думаете, что все это из-за того, что в качестве новых медиа там теперь широко используется Интернет, то ничуть не бывало: особой потребности в нем граждане также не испытывают.
О Нобелевке и творчестве белорусов, живущих не в Беларуси
Нобелевской премии, которую получила белорусская писательница Светлана Алексиевич, героиня нашего интервью искренне радуется:
— Я очень рада и считаю, что это более чем справедливо. У меня не было ни малейших сомнений в том, что это произойдет. То, что премию по литературе получила женщина, да еще и пишущая по-русски, — прецедент, которого никогда не было, и вряд ли он еще когда-нибудь будет. И мне глубоко отвратительно все то кукареканье, которое поднялось в социальных сетях и средствах массовой информации — в лучших традициях невежественного дискурса "не читал, но скажу". Все это мы уже проходили 57 лет назад один в один с той лишь разницей, что тогда не было социальных сетей, а теперь каждый идиот получил доступ к интернету, чтобы демонстрировать там свою серость и агрессию.
Белорусским читателям Наташа Романова желает больше интересоваться творчеством своих земляков, которые живут не в Беларуси:
— Многие из них не живут на родине из-за того, что социокультурная ситуация в Беларуси не способствует развитию такого творчества, которым они занимаются и, соответственно, гораздо больше известны в России, чем у себя на родине. Например, писатель и кинорежиссер Владимир Козлов, Антон Кривуля (музыкальные проекты "Волшебная одноклеточная музыка", "Мох", "Котята"), шумовой проект "Струп" и многие другие."
