Мои друзья уже много лет живут в сытой и обеспеченной стране. Как и всем эмигрантам, в свое время им пришлось здорово попахать, чтобы занять свое место под теплым прованским солнцем.
К сорока годам все наконец сложилось: хорошая карьера, диссертация, работа, дающая возможность ездить по всему миру, ученики, проекты. И с бытом все срослось: погашена ипотека за один неплохой дом, сейчас подыскивается дача на Ривьере.
И лишь одна тема у них табуирована — дети. Сначала как-то не до того было, а ближе к сорока поняли, что "и не надо".
Подруга объясняет просто: детей заводить раньше надо было, когда понятия не имеешь, во что это может обойтись. А сейчас уже не хочется менять стабильную и комфортную жизнь. Не то чтобы они детоненавистники — отнюдь. Но собственные дети — не их система координат. Двух полюсов в их мире вполне достаточно. Во всяком случае, свою благополучную стабильность они не готовы поменять на ночные колики, родительские страхи и мучительные стишки вместо бокала вина у камина по вечерам. Большинство их друзей тоже выбрали карьеру и осознанную бездетность. Это люди с хорошим образованием, позитивным восприятием мира. Им интересно жить. Но без детей.
К сожалению, мои друзья и их окружение — не единственные в своем роде. Я бы даже сказала, в своей академической научной среде они — типичная семья из двоих. В жизни так много всего интересного, даже если это не наука: курсы шкиперов, сомелье, йога, в конце концов.
Они — типичные европейцы в стареющей Европе. Как и большинство, толерантны к мигрантам — они ведь и сами приехали сюда с двумя чемоданами. И стали элитой. Вот только пока одни учатся и не спят сутками над диссертациями, другие просто рожают. Без устали и отпусков. Потому, что с детьми в чужой стране закрепиться легче — гражданство для детей, вид на жительство у родителей, социальное пособие и все дела. Да и потом — так принято, семья должна быть большой.
Пока одни строят карьеры и наслаждаются жизнью, другие делают за них их работу. В том числе и по воспроизведению населения. Вот только это уже совсем другие люди, другая культура, растущая и множащаяся с особым желанием застолбить себя на этой неродной, но вполне подходящей для жизни земле.
История знала множество примеров. Сербы до сих пор называют ситуацию в Косово "революцией пички" (по-сербски — детородного органа). Цинично, но это так. Пока одни едва-едва воспроизводили себя на белом свете, другие множились в геометрической прогрессии. В конце двадцатого века в средней албанской семье подрастали десять, а то и двенадцать детей, тогда как в сербской — только двое. И вот однажды сербы обнаружили, что в Косово их — лишь 10%, а албанское население настаивает на независимости края.
Такова человеческая природа. После сильного стресса или попав в неблагоприятные условия, популяция начинает воспроизводить себя с утроенной силой. Многие женщины, пережившие войну, прошедшие ужасы Сталинграда или концлагеря в голодные послевоенные годы рожали вопреки всему — это была их месть смерти, дыхание которой они почувствовали слишком явственно.
Чем спокойней, сытней и размеренней живется обществу, тем быстрей угасает "общественная" детородная функция — угрозы ведь нет, значит, и острой необходимости воспроизведения популяции. Вот только когда станет понятно, что угроза все-таки есть — детородный возраст может уже и закончится. Я не о частном. Природа, как известно, не терпит пустоты.
