О любви, заблуждениях Чехова и предсказаниях Шопенгауэра: "Дядя Ваня" открывает сезон

Все в этом спектакле неспешно и кажется старомодным для сегодняшней неусидчивой активной публики. Затяжное чаепитие с самоваром. Рюмка водки на подносе как угощение. Ветер шевелит прозрачные белые занавески. Оформление и костюмы в немодной бело-серебристой гамме. И не потому, что действие спектакля "Дядя Ваня" происходит в самом конце позапрошлого века. Никто никуда не торопится. Кажется, что людям и заняться нечем. На этом фоне уж очень смешно звучит коронная фраза: "Дело надо делать, господа". Это бессмысленно ироничное торжественное вранье от главного бездельника Серебрякова.

Чем дальше смотришь спектакль, в котором много говорят на хорошем полузабытом русском языке, тем отчетливее понимаешь, что ничто не устарело. Людей волнуют вполне современные и узнаваемые проблемы: прожиточный минимум, опасная ситуация с экологией, бессмысленная вырубка леса, великие идеалы и разочарования интеллигенции, ухудшение жизни общества, гибельное чувство одиночества. И это все в одном флаконе — спектакле Театра киноактера длинною в два часа и в постановке режиссера Александра Ефремова.

Как театральный критик, я неблагодарный зритель. Несколько десятков "Дядей Вань" на моем счету. Видела спектакли с участием моего отца и матери, знаменитый мхатовский, и кинофильм Андрея Кончаловского со Смоктуновским в главной роли, видела талантливые литовские и провинциальные русские прочтения Чехова.

Все они были разные, и какие-то части текста выходили на первый план. Некоторые персонажи терялись. Мне, благодаря этому, удалось практически запомнить текст и со временем ждать очередную реплику или монолог. Это хорошо и плохо. Однако всякий раз надо отстраниться от прошлых впечатлений и новичком окунуться в чеховский мир.

Поводов для предвзятого отношения к очередному прочтению очень много.

Разная степень таланта режиссера и актеров. Разное восприятие текста старшим, средним, молодым поколениями. Но остается прежним необычайно богатый чеховский мир, который по сути своей никогда не устаревает.

Пусть простит меня читатель, что я снова окунусь в текст Чехова и особенности его сегодняшнего звучания.

По понятным всем причинам год был тяжелым для всех, а для искусства, для театров во многом разрушительный. Лишившись постоянного тренинга и встреч с публикой, театры теряли артистов, списывали спектакли, лишались прибавок к зарплате, в срочном порядке делали вводы, искали выход, чтобы как-то продержаться. Творческие потери исправлять далеко непросто. Еще сложнее строить какие-то радостные планы. На первый план выходили не самые лучшие спектакли в не самом лучшем исполнении. На этом фоне "Дядя Ваня" в Театре киноактера выплеснул в зал чувство умиротворения. Это оказалось чем-то красивым, устойчивым, лишенным какой-либо агрессии с надеждой на успокоение и уверенности в стабильности театрального искусства.

В театре, который сегодня рискует взяться за Чехова, надо найти, если можно так выразиться, чеховских актеров. Не самых молодых. С особым жизненным опытом и особой манерой существования на сцене, без преувеличенных страстей, речевого нажима и проверенных штампов. Хочется отметить, что режиссеру удалось добиться от своих актеров простоты и естественности, но многое и не получилось.

"Дядя Ваня" — это Иван Петрович Войницкий. На эту роль назначены три актера. Я видела работу Виктора Рыбчинского, человека достаточно опытного, известного не только в театральных, но и в кинематографических кругах. Возможно, он работает в спектакле лучше двух других, но чеховский дядя Ваня у него получился очень упрощенным.

Войницкого играл когда-то сам Станиславский. Между ним и Чеховым в том первом в истории спектакле случился маленький конфуз. Станиславский решил внешне выглядеть традиционным помещиком в картузе. Чехов возмутился и упрекнул, что актер плохо читал пьесу. Чехов: "Послушайте, у него чудесный шелковый галстук, он же изящный культурный человек. Он не похож ни на кого". После Станиславский играл Астрова.

Можно вспомнить главный монолог Войницкого: "Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел… Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский". Зрители в зале еще кое-что знают о Достоевском, хотя мало его читали. Уверена, что Шопенгауэр мало кому понятен. Более столетия этот немецкий философ был самым читаемым автором среди образованных людей, потому что рассуждал о смысле человеческой жизни, как строить свои отношения с другими людьми, что прощать, за что ненавидеть. Почти как у Декарта: "Мыслю — следовательно, существую". Думал и рассуждал о зле, страдании, добре.

Коль мы упомянули этого могучего философа, хочется привести цитату из его трудов, достаточно современную:

Через эту школу прошел Чехов. Проходили и мы, так как великие мысли не устаревают. Прошел и чеховский дядя Ваня, который работал, работал, работал и страдал. Кстати, как и доктор Астров, который Шопенгауэра вряд ли читал, зато был одержим сохранением природы. Вот его мысли: "Русские леса трещат под топором, мелеют реки, исчезают чудные пейзажи". "Для тех, кто будет жить через сто-двести лет после нас, мы пробиваем дорогу".

И это им, двум работягам, отставной профессор Серебряков кинет: "Только одно замечание: надо, господа, дело делать! Надо дело делать!"

Бездарный профессор Серебряков блаженствует, чувствуя себя важным ученым, а талантливые Астров и Войницкий прожигают свою жизнь в медвежьем углу. Им бы поменяться местами, не прозябать в глуши, а именно "дело делать".

Эта мужская троица у Чехова символизирует такое размышление: "Современному человеку хочется жить, а жить нечем".

В отличие от современных пьес действия именно это пьеса — пьеса настроения. Она устами героев должна нас, зрителей, учить думать и разбираться в жизни. Вот на такую непростую задачку замахнулся театр.

Все настроения этих троих сходятся на любви к красивой молодой женщине Елене Андреевне. Вообще-то во всем чеховском творчестве нет счастливой любви, вернее, взаимной. Кто-то от любви страдает. Кто-то не способен ответить взаимностью. Что поделать, и великий Чехов заблуждался, когда следовал известной формуле Достоевского: "Мир спасет красота". Красивы у него Раневская из "Вишневого сада", Нина из "Чайки", Анна Петровна из Иванова, Маша из "Трех сестер". Красива Елена Андреевна из "Дяди Вани". Но они никого не спасли и сами несчастны.

Елене Андреевне в пьесе 27 лет. Войницкому 47. Столько же Астрову. В этом возрасте у людей вполне понятная любовь с разными нюансами: ум, секс, понимание. В театре чаще всего этих героев играют более возрастные артисты, кстати, прошедшие и любовь, и разочарования, иногда поставившие крест на поисках второй половинки.

Признаюсь, в красивой, элегантной Валерии Арлановой мне не хватило чего-то загадочного, таинственного, более притягательного, чем женская красота.

Пылкие чувства Войницкого и мужской интерес Астрова должны питаться чем-то большим. Эта женщина у Чехова недаром говорит, что "во многих сидит бес разрушения" и "мир погибнет не от разбойников и пожаров, а от ненависти и вражды".

Эти непростые мысли о жизни чем-то сближают Елену Андреевну с Астровым и Войницким. Все они отлично понимают, что "праздная жизнь не может быть честною". Нельзя жить так, как некоторые — есть, спать, пить, гулять. Во всех спектаклях по "Дяде Ване" на первый план выходит знаменитая фраза (много раз ее цитируют с поводом и без повода): "В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли". Режиссер Ефремов не делает на ней акцента. И это правильно. Его спектакль далек от этого идеализма. Режиссер сильно озабочен мыслью, что люди склонны к разрушениям. В его "Дяде Ване" это очень четко ощущается.

Это в первую очередь идет от профессора Серебрякова, которого очень интересно играет Игорь Подливайчев. Чехов дал ему убийственную характеристику: "Человек ровно двадцать пять лет читает и пишет об искусстве, ровно ничего не понимая в искусстве". Доказательств этого нет. Их должен найти театр. Профессор только пережевывает чужие мысли, говорит о том, что всем уже известно. Ничего своего, а, следовательно, занимает чужое место. Режиссер подкидывает исполнителю прекрасную деталь. Серебряков так привык к наградам, что хватает чужой букет роз и размахивая им, пытается унизить других. Он, походя, разрушает все вокруг и не осознает этого, не способен осознать.

Ярче всего Серебрякову противостоит Астров. В исполнении актера Сергея Лапаницына это самая большая удача спектакля. Возвращаясь к сказанному, он тоже интеллигент, в том смысле, что постоянно занимается умственным трудом. Внешне доктор Астров не похож на истинного интеллигента доктора Чехова. Если последний может считаться образцом, абсолютно лишенным всякого инфантилизма, то Астров у Лапаницына может показаться простоватым мужиком. Но это не так. Веришь, что в герое намешано многое, что заставляет к нему тянуться не только женщин, но и всех окружающих.

Чехов был убежден в необходимости для человека понимания своего назначения на земле — серьезной жизненной цели. Об этом в "Дяде Ване" все сказано. И театр максимально это передает. В думах о завтрашнем дне указана перспектива. Нельзя жить так, как считает обедневший помещик, бездельник Телегин. Он жизнью доволен: "Погода очаровательная, птички поют, живем мы все в мире и согласии — чего еще надо?" Еще многое человеку надо.