Узник №85

В годы Великой Отечественной войны действия нацистов и их пособников поражали своей бесчеловечностью. Они сжигали маленьких детей, женщин, стариков, морили голодом, расстреливали, травили в газовых камерах. И, чтобы скрыть масштаб своих преступлений, раскапывали тела убитых и сжигали их, как это было в Тростенце. В 2021-м Генеральная прокуратура Беларуси начала расследовать уголовное дело о геноциде белорусского народа в годы Великой Отечественной войны. В ходе проделанной работы вскрылись новые ужасающие факты о злодеяниях нацистов, карателей и их пособников.

В частности, установлено, что к уничтожению мирных граждан были причастны не только немецко-фашистские захватчики, но и их союзники из различных европейских стран, включая Италию, Румынию, Венгрию, Францию, Словакию и Финляндию. А также пособники из украинских, польских, литовских, латвийских, эстонских и других коллаборационистских и националистических формирований. Но самое вопиющее то, что среди тех, кто участвовал в геноциде, были и сами белорусы, которые без зазрения совести предавали и уничтожали своих же соотечественников.

По обновленным данным Генпрокуратуры, всего на территории Беларуси в годы войны было создано более 570 концентрационных лагерей и гетто. И это, пожалуй, будет не окончательная цифра, потому что многие из мест, где морили людей голодом и расстреливали, еще не признаны как концлагерь или гетто.

Именно о таком месте Sputnik рассказал единственный выживший и ставший единственным свидетелем тех нечеловеческих издевательств и уничтожения целого детского гетто, чудом спасшийся Владимир Свердлов.

До войны это был детский санаторий "Крынки", что в 100 километрах от Минска, который в 1941-м нацисты превратили в детское еврейское гетто. Маленьких узников морили голодом, издевались, расстреливали – делали все, чтобы лишить их возможности дышать и жить. Каждый день надзиратели из этого гетто сплавляли трупы детей по реке.

Весной 1942-го фашисты расстреляли 84 ребенка из этого гетто. На расстрел гнали 85 человек, но один Володя Свердлов смог убежать. Иначе как чудом это не назовешь.

К сожалению, Владимира Семеновича уже тоже нет в живых. Он умер весной 2021 года, все в том же апреле, в котором 79 лет назад должен был быть расстрелян фашистами в лесу под Осиповичами вместе с другими детьми. У Sputnik сохранился его рассказ о том, что произошло в детском санатории "Крынки" более 80 лет назад.

Всю свою жизнь Владимир Свердлов вынашивал идею и копил деньги – чтобы поставить памятник на детской могиле в лесном урочище Галны. И он это сделал. Это стало делом всей его жизни – оставить память о тех детях, чьи имена вписаны на памятнике на братской могиле. Может быть, сегодня после возбуждения уголовного дела появится возможность узнать имена всех детей, которые лежат в братской могиле в 100 км от Минска.

Детское гетто, созданное во время войны в бывшем санатории "Крынки" в Осиповичском районе Могилевской области, официально концлагерем не считается. Это связано с тем, что никто с просьбой о признании этого места концлагерем не обратился, включая единственного потерпевшего – Владимира Свердлова. Может, сегодня в силу новых обстоятельств оно будет признано местом геноцида.

Сам Владимир Свердлов не знал точной даты расстрела, но при жизни говорил, что на второй день после трагедии он увидел нарядно одетых людей в близлежащих деревнях. Они сказали, что празднуют Пасху. Что значит это слово, сын первого секретаря Рогачевского райкома партии не знал, но запомнил его. Позже краевед Владимир Киселев выяснит, что в 1942 году Пасха выпала на 4 апреля, следовательно, расстреляли детей из гетто 2 апреля.

…Десятилетний Володя Свердлов из Рогачева не хотел ехать в санаторий, но поддался на уговоры родителей. Решающим стало то, что отец пообещал побыстрее его забрать. Мальчик покинул дом 17 июня 1941 года. Тогда ни его родители, ни сам Володя еще не знали, что они потеряются на года…

Когда началась война, забрать из санатория сына не получилось – поезда прекратили курсировать, а мать не смогла найти подводу – все уходили на восток. Вскоре семью эвакуировали, а отец остался на оккупированной территории, чтобы организовать подполье.

Самых старших детей, кто знал свой адрес и примерно представлял, куда идти, заведующая из санатория просто отпустила. Остались только средние и младшие. Некоторые родители приходили за своими детьми, но еврейских детей никто не забирал… Ушли из санатория и многие воспитатели. Остались то ли самые мужественные, то ли самые совестливые – те, кто не мог бросить детей одних.

По воспоминаниям Свердлова, с приходом немцев в санаторий изначально не было страшно.

До наступления холодов еще можно было как-то существовать. Рядом с санаторием были поля со свеклой и капустой, и детей отправляли на их уборку.

"Хоть сырой свеклой, но можно было наесться. У нас даже кровь брали поначалу. Наверное, для солдат. У меня один раз взяли. Я потерял сознание. Помню только, что шприц был большой, как в фильме "Кавказская пленница", – говорил Свердлов.

С приходом зимы выживать стало сложнее. Суточная норма хлеба была ограниченной – по 100 граммов на человека. Этого совсем не хватало, чтобы переживать невыносимый холод. Он буквально парализовывал все мысли и желания.

В больших залах бывшего имения помещицы Дараган с четырехметровыми потолками, где размещался санаторий, гулял ветер. Толстые стены промерзли, а топить печь каждый день не разрешали – это делали раз в три дня, при этом на топку давали только по три полена. Печь даже не успевала нагреться, а во многих местах не было окон и дверей.

Сначала мальчики и девочки спали на брезентовых раскладушках, но, когда стало совсем невыносимо под летними одеялами, они попросили разрешить им принести из старого дарагановского парка опавшие листья – кленовые, дубовые. Надзиратели сжалились и разрешили.

Поэтому при жизни, даже когда дома было тепло, он надевал свой меховой жилет. Это было уже его привычкой.

Возле кухни в санатории стоял ящик с отходами – капустными кочерыжками и картофельными очистками. Настоящее спасение для голодных. Свердлов вместе с другими детьми брал из этого ящика отходы, а затем ходил мыть "улов" в реке.

"Наш старший, 12-летний Яша, делил на всех, стараясь отдать лучшее тем, кто слабее", – рассказывал он.

Спустя годы Свердлов забыл фамилию Яши, только помнил, что тот был из Мозыря. Мальчик вынужденно стал лидером – просто потому, что вокруг было слишком много растерянных детей, понимал, что кроме него – некому.

"Как-то раз меня в этом ящике комендант словил. Бил плеткой из распущенного троса. Сказал: "Была бы моя воля – убил бы". А я со злости звезду с груди сорвал и в снег кинул. Он так озверел, что бил, пока я сознание не потерял", – этот эпизод дорого обошелся 10-летнему Володе. После этого случая он совсем обессилел и пролежал целый месяц. Если бы не помощь друзей, которые приносили ему еду и воду, скорее всего, он бы погиб.

Как вспоминал Свердлов, воспитателями-надзирателями были не немцы, а бывшие "наши". Непонятно, они туда "по зову сердца" приходили, или мысль о том, что "война все спишет", окончательно лишала людей тормозов.

Директором был украинец, попавший в плен, – бывший майор Красной армии Шипенко. А воспитательницу Веру Жданович дети называли "немкой". К ней часто приходили немецкие солдаты, регулярно устраивались пирушки. От запаха приготовленной еды пустые желудки детей просто выворачивало. Некоторые падали в обморок.

Протоколы допроса Веры Петровны Жданович хранятся в архивах УКГБ РБ по Могилевской области. В них она кратко и безэмоционально рассказывает о расстреле еврейских детей из санатория "Крынки". И очень подробно – о том, что якобы прятала от расстрела в апреле 1942 года мальчика Изю. По ее словам, он выбрался из укрытия в неподходящий момент — во время визита бургомистра Осиповичей Гарянина в детский дом "Крынки". В результате он попал на глаза бургомистру, его увезли в Осиповичи, где и расстреляли.

Также Жданович рассказывает, что "лично содействовала уходу в партизаны" двоих бывших солдат, оказавшихся на оккупированной территории.

Было ли это правдой, или бывшая надзирательница пыталась обелить себя – нынешние поколения уже не узнают. Только, в отличие от других надзирателей и полицейских, которые контролировали порядок в детдоме "Крынки" и получили потом сполна – от 25 лет лишения свободы до расстрела, ей дали небольшой срок. Жданович провела в заключении всего шесть лет. Поговаривали, что у нее были родственники в системе НКВД.

После тюрьмы она вернулась в Осиповичи, где и прожила еще много лет. Владимиру Семеновичу, который часто приезжал в эти места, общался с местными краеведами и с сотрудниками Дарагановского музея, сказали об этом, только когда ее не стало.

Зима 1941-1942 годов выдалась суровой. В комнате, где спали еврейские дети, все покрывалось инеем, а солома, которую использовали вместо листьев, совсем не согревала.

Одежда у детей была легкая. Осенью вместо санаторских блузок-панамок выдали вещи, в которых ребята приехали.

"Ботинки у меня быстро украли – я всю зиму в галошах ходил. Пальцы отморозил на всю жизнь", – рассказывал Свердлов.

В конце декабря – начале января еврейское гетто охватил мор. Каждое утро надзиратели сбрасывали несколько детских тел в Птичь, под лед.

"Когда нас собрали в гетто, еврейских детей было человек 160, на расстрел вели уже чуть больше 80… Каждое утро кто-нибудь не просыпался. Причем первыми умирали дети пухленькие, здоровые на вид", – вспоминал Владимир Семенович.

К концу зимы всех накрыла апатия. Обессиленные дети перестали вставать и двигаться. В комнате стоял удушливый запах нечистот, настолько сильный, что надзиратели старались избегать этого места. А сами дети стали равнодушны: им было все равно, будут они жить или умрут. Сил уже ни на что не было.

Весна подарила маленькую надежду. Надежду на то, что скоро весь этот ужас закончится. Дети шептались между собой, что сейчас все оттает, подсохнут дороги и придет Красная армия, которая наконец-то победит фашистов.

Однажды ранним утром детей подняли и построили в колонну по двое. Им было сказано, что их переводят в другое место – где будет тепло, светло и сытно.

"Подошли подводы – махоньких стали грузить туда. Там были пятилетние, а может, и еще меньше. Остальные пошли пешком", – неизвестно, сколько раз за свою жизнь Свердлов вспоминал эту дорогу среди молодого сосняка, которая должна была стать для него последней.

По дороге 12-летний лидер Яша все понял: их никуда не переводят – их ведут убивать. В противном случае зачем детскую колонну ведут люди в форме и с автоматами?

"Мне не по себе стало. Как же так – убивать? Мне же только 11 лет…" – делился воспоминаниями Свердлов.

Он предложил Яше, который вел за руки двоих малышей, бежать. Но тот отказался – сказал, что дети без него начнут плакать. Володя, долго не думая, бросился в лес.

"Наверное, никогда больше в жизни я так быстро не бегал. Я не слышал, стреляли в меня или нет. По щекам больно били ветки сосен, бежал, пока не упал. Колено у меня было размозжено – до сих пор не знаю, его прострелили, или я его о камни разбил, в тех лесах много камней", – говорил Свердлов.

…Местный житель Сергей Пинчук в ту пору был 13-летним подростком. Он вместе со своим старшим товарищем пас коров недалеко от места расстрела. Пинчук видел, как с утра туда ехали машины. Из одной из них, "Опеля", на капоте которой был установлен пулемет, вышел немец и сфотографировал местного пастушка.

Сергей Николаевич стал свидетелем того, как гнали колонну полуживых детей, и слышал залпы выстрелов. На следующее утро мальчик побежал на место расстрела – там все было засыпано песком. По его словам, когда он подошел к яме, она буквально дышала.

После долгого бега по густому сосняку, который, как оказалось, составил всего триста метров, Володя потерял сознание. Обессиленный ребенок пришел в себя от холода – земля в начале апреля была очень холодной. Как вспоминал Владимир Семенович, тогда он впервые за все время, что находился в санатории, заплакал – от обиды, страха и невыносимого отчаяния.

Вдоволь наревевшись, мальчик начал думать, что выживать-то все равно как-то надо. Он просто побрел вперед, куда глаза глядят.

Пришел на хоздвор санатория. Там ковырялась какая-то тетка. От его слов она резко подскочила. Увидев Володю, она сказала ему поскорее уходить отсюда, а то могут убить.

"Сказала мне тетка идти за реку. А река вскрылась уже. Мост партизаны сожгли. Только сваи торчали из воды, да палки кое-где. Я, знаете, как перебирался? Вот уже действительно, Всевышний помогал: где прыжками, где ползком. Но перебрался. Весь промок, в грязи вывалялся – там торфяники были", – делился пережитым Свердлов.

Володя добрался до деревни и спрятался в каком-то сарае. Когда немного согрелся, его одолел сильный голод – он уловил запах еды. Картофеля.

"Я и сейчас картошку везде учую. Я нащупал свиное корыто. Там по краям засохшая картошка прилипла. Я начал ее отковыривать. Свинье это, видно, не понравилось, она подняла визг. Слышу – в сарай кто-то входит. Ну все, капут мне, думаю", – описывал этот момент Свердлов.

Но сельчанин не стал трогать мальчика. По отпечатку звезды на пальтишке он все понял, спрятал Володю в сене и попросил никуда не уходить. Позже он принес ему хлеба и молока. Это была первая нормальная еда за девять месяцев "санатория".

"Я начал хватать, он отнял – нельзя, говорит. Кормил меня понемногу. Потом он принес одежду, свитку, анучи, лапти – переодел меня под крестьянского мальчика. А мои лохмотья закопал в навоз", – рассказывал Свердлов.

По словам Владимира Семеновича, к тому времени его травмированную ногу совсем раздуло. Сельчанин сказал ему, что нужно срочно к врачу, иначе погибнет. Как стемнело, мужчина повел Володю к доктору в деревню Ковгары.

"Довел до деревни, рассказал, где живет доктор, и отправил. Я, к сожалению, перепутал дома – постучался к какой-то женщине. Она не прогнала, отвела к доктору. Та меня осмотрела, обработала рану, выкупала и уложила спать на печи. Но утром отправила. Сказала – всю деревню убьют. Отправила меня в Буду, к деду, у которого есть барсучий жир, он мог меня вылечить. А у нее никаких лекарств не было. Дед действительно подлечил меня – и тоже отправил", – делился пережитым Свердлов.

Так он и скитался от одной деревни к другой, питаясь кислицей и желудями. Все вроде жалели этого худющего мальчика, но у себя оставить никто не осмеливался – все-таки еврейский ребенок. За его укрывательство всю семью могли расстрелять. И когда Володя совсем потерял надежду, лег на землю и задремал с мыслью уже не проснуться, услышал над ухом: "Хлопчык, ты чый?"

У нее, в деревне Макаричи, Володя и прожил всю оккупацию. Женщина всем говорила, что родителей мальчика – якобы ее дальнюю родню – угнали в Германию. Так за всю войну Володю никто не выдал.

Когда немцы ушли, мальчик направился в Рогачев. Первым делом он пошел на свою Советскую улицу. Но на месте их дома строился уже совсем другой, и там жили другие люди. Он спросил у женщины во дворе о своей семье, но она вместо ответа замахнулась на него палкой и сказала, что всех рогачевских евреев расстреляли еще в 1941 году.

Побродил Володя по Рогачеву – ни еды, ни денег, ни знакомых. Он не знал, что его отца, бывшего комиссара партизанского отряда, сразу после освобождения перевели в Березинский район.

Пока Володя ездил в поездах, один из солдат посоветовал ему устроиться в школу ФЗО. Мол, там и питание будет, и специальность рабочую получит. Пытаясь устроиться в ФЗО, Свердлов объехал почти всю Беларусь. Как он вспоминал, везде его сперва встречали с радостью, но как только узнавали, что у него нет документов, то в лучшем случае вели в столовую, где кормили, а затем отправляли. Никто не хотел рисковать.

В итоге мальчик снова вернулся к бабушке Алесе, где начал работать в колхозе. В скором времени он заработал восемь килограммов ржи.

"Я два дня очереди своей ждал на мельнице, голодный, как цуцик. Мужики с меня даже "отсыпку" не взяли – даром смололи. Прямо ночью я назад в Макаричи пошел. Баба так обрадовалась! Хлеб испекла. Мы все хоть наелись. А потом… Ну как в деревне жили? Очень голодно. Я плуг таскал – чем мог, помогал. Но у бабы Алеси трое детей своих было – не мог я у нее на шее висеть", – рассказывал Владимир Семенович.

Кто-то подсказал пареньку, что в Западной Беларуси нет колхозов и жизнь там не такая голодная – Володя несколько лет работал подсобным рабочим на хуторах у поляков, у которых действительно были большие хозяйства.

Однажды, когда работал у пани Альжбеты, местный милиционер посоветовал ему вернуться в Рогачев и заняться восстановлением документов – за это никто не отправит в тюрьму. Володя последовал этому совету.

"Я приехал в Рогачев. Там милиция в обычном доме была, в хате. В закутке – заключенные сидят, в другом – столы стоят, за которыми следователи. Стал начальнику рассказывать свою историю – про санаторий, гетто. А за соседним столом следователь аж вскрикнул: "Так ты Вова?", – вспоминал волнительный эпизод Свердлов.

Выяснилось, что это был бывший партизан, который воевал вместе с отцом Володи. Мужчина знал, что мальчика разыскивал отец.

"Но ему сказали, что я расстрелян был с детьми в гетто. Милиционер сообщил председателю райисполкома Драчеву – они с отцом вместе воевали. Тот меня забрал, выкупал, всю одежду новую купил. Отец за мной машину прислал. Из Рогачева до Березино мы почти двое суток добирались", – говорил Свердлов.

Мать Володи до последнего не верила, что их сын нашелся. Пока ехала машина, она все время твердила мужу, что, скорее всего, к ним чужой ребенок приедет. Но когда мальчик зашел во дор, она остолбенела. Минут сорок не могла произнести ни слова.

Когда же все наконец справились с эмоциями, накрыли стол и начали праздновать – никто не мог поверить внезапному счастью.

Единственное, о чем Володя попросил родителей, – закрыть эту тему, никогда больше о ней не говорить.

Он был удостоен разных наград от православной церкви. На многих храмах Беларуси, которые были восстановлены в 1990-е годы, установлены кресты, созданные Владимиром Свердловым: на соборе Петра и Павла, на церкви Марии Магдалины, на Святодуховом кафедральном соборе в Минске. В ту пору он был единственным в Беларуси мастером, который мог справиться с такой работой. Он признавался, что даже евреи не раз упрекали его – почему он так много делает для православных храмов.

"А я им говорю – одну из главных святынь Беларуси, крест Евфросинии Полоцкой, тоже сделал еврей, Лазарь Богша", – у Свердлова были веские аргументы.

Всю свою жизнь Владимир Свердлов мечтал поставить памятник в лесном урочище Галны. Ранее на братской могиле стоял бетонный обелиск. Из 84 погибших известны имена только 12 детей и одной воспитательницы, которую расстреляли вместе с двумя ее детьми.

Свердлов долго откладывал деньги – сперва с зарплаты, а потом с пенсии. Компенсация, которую он получил от Германии как малолетний узник, позволила, наконец, осуществить задуманное.

Он долго выбирал подходящий камень, который бы мог в полной мере отразить всю глубину трагедии. И когда кто-то из местных жителей привез ему большой дикий валун, сквозь который идет тонкая розовая полоса, Владимир Семенович понял, что это именно то, что он искал. Так посреди заброшенного леса и появился памятник расстрелянным детям. И эта тоненькая розовая полоса на нем как напоминание о том, как хрупка детская жизнь в жерновах войны.

…От этой истории на глазах невольно появляются слезы. Сколько было уничтожено детей, о которых мы знаем, а сколько еще тех, которые считаются без вести пропавшими. Все эти девочки и мальчики, став взрослыми, могли бы создать семьи, продолжить свой род, а некоторые из них – стать выдающимися людьми, которыми бы гордилась Беларусь.

Как заявлял генеральный прокурор Беларуси Андрей Швед, если бы не было Великой Отечественной войны, то на территории Беларуси сегодня проживало бы около 17 миллионов человек, то есть на 80% больше современной численности.