Концлагерь Waldlager Stalag 352 (Шталаг-352) близ деревеньки Масюковщина на окраине Минска занял место бывшего военного городка. Когда-то здесь стояли деревянные казармы, конюшни и водонапорная башня, работали клуб, автомастерская и тир. Деревенские стягивались за работой в городок, который жил своей жизнью, пока не пришла война.
Перевалочную базу для советских военнопленных, которых отправляли в лагеря Германии, второпях создали в июле 1941 года: в шталаге оказались советские сержанты и рядовые из переполненных лагерей в других локациях страны. Позже сюда прибывали узники из разных уголков советско-германского фронта.
Шталаг включал городской лагерь в бывших Пушкинских казармах по Логойскому тракту и Лесной, около Масюковщины, — место содержания узников, сплошь засеянное расстрельными местами. Городок выбрали неслучайно.
Из рапорта коменданта округа для размещения военнопленных капитана Маршалла (август 1941 года):
"По территории лесной лагерь огромный. Он очень подходит для оборудования там шталага, т.к. помещений и воды там достаточно. Имеются удобные помещения для размещения администрации и охраны лагеря".
Узников в лагерь смерти доставляли по железной дороге. Встречала их лагерная охрана. Бывшие пленники шталага вспоминали, как тех, кто выходил из вагона недостаточно быстро, расстреливали, а остальных подгоняли дубинками и собаками. Лишившись теплой одежды и кожаной обуви, узники попадали в лагерь.
Извращенные казни и клетки из колючей проволоки
Территорию шталага окружали сторожевые посты и ДОТы (долговременные огневые точки) с пулеметными установками; по углам стояли вышки с прожекторами; со всех сторон лагерь окружала двухметровая ограда из двойной сети укрепленной на столбах колючей проволоки. Широкая дорогая прямо за воротами делила лагерь военнопленных надвое: западная часть была занята узниками, восточная — караульными командами и немногочисленной администрацией.
"По словам старожилов Масюковщины, большинство немцев предпочитали жить и питаться в деревне. Местные упрекали друг друга и спустя десятки лет после войны, припоминая, что некоторые дома выполняли для немцев роль столовой", — рассказал Sputnik краевед Олег Усачев, долгое время изучавший историю Шталага-352.
Людей делили по национальному признаку — территорию разбили на отдельные зоны, оградив каждую непроходимой колючей проволокой. С первых дней существования лагерь был переполнен: скученность была такой, что спать приходилось на одном боку, а повернуться на другой удавалось лишь сообща.
Из протокола допроса бывшего унтер-офицера 3-й роты 332-го охранного батальона Франца Юрка о Шталаге-352 (Коттбус, 17 апреля 1968 года):
"В середине 1941 года я был направлен в лагерь "Минск", где пробыл до середины 1942 года […]. В "Лесном лагере. Минск" помещалось приблизительно 30 тысяч военнопленных. Имеющихся бараков для военнопленных было далеко не достаточно. Строились дополнительные палатки. Помещали военнопленных даже под открытым небом […]. Я видел своими глазами — это было сразу после моего прибытия в лагерь — три или четыре советских военнопленных были повешены на территории лагеря непосредственно перед бараками военнопленных".
Узникам не позволяли покидать бараки с наступлением темноты. Увидев свет в полуразваленных строениях, лагерная полиция тут же открывала прицельную стрельбу по окнам.
Из воспоминаний бывшего узника А. Г. Воронова представителям Чрезвычайной государственной комиссии (17 июля 1944 года):
"Помещения, в которых мы были размещены, представляли собой два темных полуразрушенных сарая, именуемых немцами бараками №21 и 22. В отверстия сверху сараев врывался во внутрь страшный холод. В сараях не было отопления, отсутствовал также настил, пол был земляной. В этих сараях была жуткая грязь, вонь и темнота […]. Ветхие нары под тяжестью тел ломились, много людей оказались придушенными или раздавленными".
Провинившихся держали в холодных помещениях каменных бараков-изоляторов или карцере: на 3-5 дней людей запирали в крохотных камерах-клетках с цементным полом; роль крыши выполняла натянутая на высоте в 130 сантиметров колючая проволока, которая, конечно, не спасала от снега и дождя; стоять или лежать в карцере было невозможно. Заключенным в карцер редко удавалось дожить до возвращения в барак.
Надпись, оставленная узником на исписанной стене в одной из камер карцера:
"Товарищи, пленные бойцы и командиры, боритесь против немецких оккупантов и убийц. Скоро настанет час расплаты, когда фашистские гады заплатят за русскую кровь".
Питание в лагере определяла Хозяйственная инспекция при командующем вермахтом в Остланде: предписывалось использовать в лагерях продукты низшего качества — технические масла, остатки переработки, мясные отбросы. Хлеб был с опилками и соломой. Поступал он, по докладу санитарного врача, сплошь пораженный плесенью. Дизентерия буквально косила людей.
Из письма бывшего узника Шталага-352 В. П. Балака на Белорусское радио:
"Все мы были истощены и изнурены от голода и холода. Кормили нас два раза в день. Утром — ковш кипятка и 200 граммов хлеба пополам с опилками, в обед — ковш гнилой картошки; иногда в обед давали вместо картошки ковш вонючего супа. Мы были очень слабые и ежедневно гибли сотнями. К тому же заставляли нас выполнять тяжелые работы. Кто не мог их выполнять — того пристреливали на месте. Иногда один раз в день за проволочное ограждение бросали мерзлую гнилую картошку или брюкву. Голодные люди бросались за ними, а часовые расстреливали их из автоматов".
Узники запомнили: суп был настолько жидким, что не требовал ложки. Посудой служили банки от противогазов, цинки из-под патронов, а если не было куда, еду пленным наливали в шапки и даже в ладони.
Из воспоминаний бывшего узника А. Г. Воронова, записанных представителями Чрезвычайной государственной комиссии (17 июля 1944 года):
"Людей, не мытых уже в течение нескольких месяцев, заедали вши. Вода в бараках совершенно отсутствовала. Люди собирали смешанный с грязью снег и утоляли жажду. […]. Кормление людей происходило на дворе и протекало в течение трех-четырех часов каждый раз. Истощенные, больные, измученные люди, не имеющие в большинстве своем обуви, едва волочились при получении пищи, за что немцами избивались беспощадно дубинками".
Госпиталь, занимавший каменное здание в три этажа и семь деревянных бараков, обслуживали пленные русские врачи и медсестры. И здесь ежедневно умирало более полусотни человек. Только за восемь месяцев с октября 1941 года по август 1942-го, по сохранившимся документальным данным, преимущественно от истощения здесь погибло около 10 тысяч человек.
Каждое утро санитарная группа лагеря собирала в бараках трупы пленников, грузила на двуколку и, впрягшись в нее, под конвоем отвозила в карьер в маленькой деревне Глинищи — по другую сторону некогда пролегавшей здесь железной дороги. С весны 1944 года расстрелянных сжигали. Бывшие узники вспоминают, как под конвоем извлекали из земли ранее захороненные трупы убитых на полигоне, обливали нефтепродуктами и поджигали. Черные тучи дыма с резким запахом разносились по всем окрестностям, долетая до лагеря и деревни.
"Самым жестоким прослыл капитан Липп, его именем (Lipptor, с немецкого — "ворота Липпа" — Sputnik) даже называли главный вход в лагерь. О нем рассказывали немало историй. Например, что любил выстраивать пленных в колонну и приказывал спустить штаны. Распознав еврея, сразу стрелял в голову", — пояснил Олег Усачев.
Липп часто выступал инициатором применения самых жестоких мер наказания: обыденным делом в шталаге считались публичные порка и избиение, расстрелы и повешения. Применялись изощренные и мучительные виды казни — в центре лагеря на площадке была установлена виселица с тремя металлическими крюками, на которые пленных вешали прямо за подбородок. По рассказам бывших пленников, порой немцы развлекали себя "стрельбой по движущейся мишени" — узникам, проходившим по территории, или тем, кто толпился возле ям с кухонными отходами.
"Немцы планировали быстро победить, потому узников не жалели: погибнут — кормить не придется. Хватало и тех, кто умирал от болезней и ран в лазарете. Положение военнопленных несколько улучшилось с весны 1942-го, когда Рейху понадобилась рабочая сила", — поделился краевед.
В лагерях формировали рабочие команды, назначали старшину и отправляли пленных трудиться в мастерских, на заготовке леса и железной дороге. Некоторых водили в Минск: каждый день истощенные голодом и болезнями узники преодолевали 15-километровые переходы; после каторжного дня их часто заставляли тащить на себе в лагерь кирпичи, камни и доски. Ослабевших ждала смерть.
Самая страшная зима
Особенно тяжелой для пленников стала зима 1941-1942 годов: тогда в лагере содержалось более 130 тысяч узников, ежедневно гибло по 200-300 человек, в отдельные дни — до 500. Трупы не успевали вывозить, складировали прямо на территории. Уже к лету 1942 года в лагере осталось всего 10 тысяч человек, к следующему лету — вдвое меньше.
Из воспоминаний бывшего узника А. Г. Воронова представителям Чрезвычайной государственной комиссии (17 июля 1944 года):
"В течение двух недель все, кто вначале еще мог передвигать ноги, совершенно обессилели. Уровень смертности от голода и побоев был очень высоким. Каждое утро из сараев вытаскивали 100-150 трупов, которые сваливали, как дрова, в общую кучу. Нижний слой трупов за ночь вмерзал в грязь, и при уборке и вывозке их приходилось раздирать на части".
Часто похоронить всех попросту не успевали; тогда тела умерших штабелями складировали не только в карьере, но и у ворот лагеря.
Из свидетельских показаний бывшего охранника Шталага-352 Карла Людвига (Берлин, 29 марта 1968-го)
"С 1-й ротой 332-го охранного батальона [я] находился в "Лесном лагере. Минск" с августа 1942 г. по 8 апреля 1944 г. в качестве охранника с собакой […]. Из рассказов других солдат, фамилии которых я не помню, за зиму 1941-1942 гг. ежедневно умирали в лагере […] по 800-1000 советских военнопленных. […] Насколько я сегодня могу судить, в местном лагере находились тогда 15 000-20 000 советских военнопленных […]. Я неоднократно наблюдал, как каждый день на двухколесной тачке увозили к месту захоронения 10-12 трупов советских военнопленных. Это, как и захоронение, выполняли военнопленные".
"Старожилы утверждают, что землю над расстрелянными укатывали танком, — в лагере была мастерская по ремонту танков, — но и после этого земля еще долго шевелилась", — рассказал краевед Олег Усачев.
Тысячи расстрелянных мирных жителей
Безжалостные массовые расстрелы вблизи Лесного лагеря не обошли стороной и мирных жителей: в своих воспоминаниях бывший пленный Г. Дрынкин упоминал, что 7 ноября 1941 за бараком возле лагеря было расстреляно около 14 тысяч гражданских.
"Другое близкое к Шталагу-352 место гибели тысяч людей — хутор Петрашкевича в 1,5 километра от лагеря. В акте Минской областной комиссии о зверствах немецко-фашистских захватчиков указано, что вблизи хутора было обнаружено 8 ям-могил с кучами пепла, оставшимися от сжигания тел. Среди них были найдены остатки обгоревших костей, пучки волос, мелкие металлические вещи, женская и детская обувь. Следствием было установлено, что нацисты сожгли здесь до 25 тысяч расстрелянных мирных жителей Минска", — пояснил Усачев.
Шталаг-352 просуществовал в Масюковщине почти три года: с июля 1941 года до июня 1944-го. А в июле, сразу после освобождения Минска, местные бараки стали наполняться пленными немцами и их союзниками: на этом самом месте был создан лагерь НКВД БССР №168. После отправки домой немецких пленных военный городок снова заняли воинские части. Когда сносили старые здания и строили новые, в котлованах еще долго находили человеческие останки.
Сегодня территория военного городка не отмечена памятной табличкой; она начала застраиваться еще в 1955 году: тогда на улице Лынькова стали возводить малоэтажное жилье для семей военнослужащих. По словам Олега Усачева, сейчас там сохранилось только одно довоенное здание офицерского общежития (а во время функционирования лагеря — лазарета) на улице Лынькова.
"Освободившуюся территорию городка частично заняли коммерческие структуры, другую часть использовали для строительства жилых зданий. Застройка велась плотно", — рассказал он. В 1983 году границы Минска расширились, и жители деревни Глинищи стали горожанами. Последний деревенский дом снесли в 2007-м, а местных расселили по разным районам города.
На месте главной расстрельной точки — бывшего полигона — в 2010 году также начали строительство нового микрорайона. Никак не обозначен на местности и хутор Петрашкевича: "Сегодня указать на него может лишь небольшое число старожилов Масюковщины. А в 2011-м исчез и железнодорожный переезд, взамен которого появился подземный пешеходный переход", — пояснил краевед.
Изувеченная Книга памяти и безымянные надгробия
Сегодня о страшных событиях, развернувшихся в военное время на одной из столичных окраин, напоминает мемориал, возведенный на месте массового захоронения в 1964 году. Число братских могил с почти 200 уменьшили до 60, установив на каждой из них безымянные надгробия. Пояснительная надпись гласит: "Тут у 1941-44 гг. нямецка-фашысцкiмi захопнiкамi растраляна и замучана 80 000 ваеннапалонных Савецкай Армii i мiрных грамадзян".
"Содержание пояснительной надписи на памятнике является неточным: на этом месте не уничтожали, а лишь хоронили умерших военнопленных, кроме того, гражданских лиц в лагере не было", — отметил Олег Усачев.
Имена всех погибших в лагере пленников по-прежнему неизвестны. В октябре 1944-го списки с фамилиями узников обнаружили во время раскопок вблизи госпиталя в спрятанных русскими медиками металлических ящиках. В последующем эти почти 10 тысяч имен внесли в Книгу памяти. Для хранения одного из экземпляров в центре массовых захоронений возвели ротонду.
"Когда-то здесь был размещен оригинал Книги памяти, но ротонду взламывали, из книги вырывали страницы и делали в ней нецензурные записи. Тогда было решено заменить ее на символическую — гранитную", — вспомнил краевед.
И сегодня, когда с последнего военного дня минуло 73 года, к мемориалу тянутся люди: несут красные гвоздики, украдкой вытирают слезы, рассказывают, что бывают в местах массовых захоронений довольно часто.
"Мы бывшие малолетние узники фашизма. Приходим почтить память погибших, мы обязаны — и сами ведь пострадавшие. Все были в разных лагерях, я — в Прибалтике, в Литве", — рассказала Sputnik одна из посетительниц.
Сопровождая воспоминания о пережитом глубокими вздохами, отозвались и ее спутницы. "А я в Беларуси была, в Озаричах. Представляете, там ведь до сих пор нет мемориала!", "А мы в Германии, в Лейпциге, совсем младенцами были, с мамой", — перебивают они друг друга, вытирая подступившие слезы.
