Лейтенант после первого же боя в Афганистане решил креститься

Выпускник элитного по содержанию, а не статусу Высшего командного общевойскового училища имени Кирова в Ленинграде Андрей Семиков не должен был ехать в Афганистан, его ждало куда более приятное назначение в одну из стран Варшавского договора.

В стенах училища только и было, что разговоров о том, как его вчерашние выпускники уже успели отличиться, исполняя свой интернациональный долг.

Молодой лейтенант думал, что ничем не хуже своих однокашников и должен во что бы то ни стало стать Героем Советского Союза. Даже дал себе обет обязательно убить в бою 100 душманов, но не получилось. Читайте в "полевых рассказах" на Sputnik, когда начинается настоящая война и как на ней не сойти с ума.

Наше поколение было воспитано на понятии об интернациональном долге, который выполняли наши предки, воевавшие в Испании, Китае, Вьетнаме. Я знал летчиков, которые воевали в Корее, Египте. Я восторгался ими, мне хотелось быть похожим на них, на тех, кто воевал в Великую Отечественную войну.

Мой отец в 17 лет, хоть у него и была бронь, убежал на фронт и был на войне. Мне хотелось быть достойным этого поколения и показать, что наше поколение не хуже.

Мы должны были приехать в Афганистан 10 сентября 1980 года, но мы приехали в 20-х числах августа. Мы боялись, что война закончится и мы не успеем показать себя достойными защитниками Отечества. И уже 22 августа я был первый раз ранен.

По приезду в Кабул меня вначале распределили в батальон охраны штаба армии. Я подошел к генералу и говорю: товарищ генерал, а можно мне в Джелалабад? А он мне говорит, а ты знаешь, что там самые большие потери? Я говорю: знаю.

Я хотел поехать в колонне, чтобы посмотреть местность. Я хотел в горный батальон, потому что он считался самым крутым в Афганистане. И я знал, что он много воюет и несет большие потери. Мне хотелось возместить потери и быть с этими ребятами.

Поехали мы по дороге, и на выходе из Кабула сломалась одна машина БМД, потом в Суруби еще одна машина. Когда мы отходили от Суруби, началось нападение на колонну.

Я сразу даже не понял, что это нападение. Я думал, что наша БМП стреляет, а потом смотрю в лобовое стекло, зеркало заднего вида, а в кабине дырки. Выскочил и начал занимать оборону.

Там я получил первое ранение от пулеметной очереди – касательное в руку. Рукав мне разорвали, руку забинтовали, и тут прапорщик подбегает и говорит: товарищ лейтенант, вы из офицеров один остались.

Я стал бегать орать, чтобы все заводили машины: колонну надо было выводить. БМД проскочила мост, потом взрыв. Пыль осела, и мы смотрим, а половина моста рухнула.

Солнце садится, кругом горы, ничего не видно, а сверху по нам ведут огонь. Вылезли оттуда с ранеными, в машинах все скаты пробиты. БМД на скорости поехала с ранеными, потому что рация не брала в горах. До бригады оставалось всего 60 километров.

Мы решили разведать дорогу перед колонной. Проехали всего пару километров, и нашу машину подбили. Стали среди камней отстреливаться, и я смотрю – солдаты плачут. Я им говорю: ребята, чего случилось? "Товарищ лейтенант, у нас патроны кончились".

Достал им по патрону и говорю: застрелитесь по моей команде. Мы знали уже, что в плен попадать не надо. У нас был солдат, ему посмертно дали Героя. Он себя пытался застрелить, но пуля при сокращении сердца прошла мимо. Он остался в живых, и "духи" его пытали: расплющили пальцы, выкололи глаза, обрезали уши и нос, отрезали половые органы и засунули в рот.

Мы понимали, что в плен сдаваться нельзя, потому что это чревато последствиями. Говорю им застрелиться по моей команде, а сам думаю, сколько мы продержимся.

Стал молиться и говорю: Господи, спаси и сохрани. Если ты меня спасешь из этой ситуации, я приеду в Союз и крещусь.

Мы остались живы, потому что те, кто приехал в бригаду, вызвали помощь и к нам пришла бронегруппа. Мы полдня разбирали машины, потом вечером выставили охранение, а утром пришла разведрота с колесами. Через двое суток мы эти 60 километров прошли.

Когда я после очередного госпиталя попал в Союз к дяде, я ему говорю: дядя Юра, вот так и так – слово офицера. Он говорит: все правильно, я тоже крестился в Порте Дальнем.

Мы с ним съездили в село Никольское рядом с городом Рошалем. Меня там и крестили, и после этого у меня не было ранений, мне все время везло.

Мой сослуживец Володя Кондратенков (он же Кондрат) был три раза на том свете. Первый раз, когда войска вводили в Афганистан. В туннеле заглохли зенитчики, а за ними шли мотострелки. Кто-то отключил вентиляцию – и люди стали задыхаться.

Он семерых солдат вытащил, которые задыхались, пошел за восьмым и остался в туннеле. Когда его вытащили, то приняли за мертвого и отложили в сторону. А на перевале было очень холодно, и он быстро отошел. Это было его первое возвращение с того света.

Потом был бой, и пуля попала ему в каску по касательной, попала в заднюю стенку и по рикошету в задницу. Лицо залито кровью, входное отверстие есть, а выходное – в заднице. Вывод: насквозь пробит. Его опять в тенек в сторону отложили. Тоже выкарабкался.

Третий раз был, когда в Нахрине полк афганский перешел на сторону душманов. Наш батальон пошел давить этот полк. Кондрат шел в головной походной заставе на трех БМП.

Афганцы для прикрытия оставили противотанковую батарею, которая состояла из трех ЗИС-3 (это 76-мм пушка образца 1942 года). Когда он выскочил на эту батарею, две машины у него поперли назад.

Кондрат скомандовал механику двигаться вперед и "вихлять". И в этот момент оператор-наводчик докладывает, что спуски не работают. А это значит, что БМП не может стрелять из пушки. Афганцы уже успели дать несколько залпов, и Кондрат выскочил на броню и просто стал поливать по ним из автоматов.

"Духи" бросили свою батарею и убежали. Когда наши основные силы подъехали, Кондрат сидел у батареи и только повторял: могло убить, могло убить… Это было его третье возвращение с того света.

Мы в части завели обезьяну и назвали ее Монька. У нее была интересная особенность характера: с ней нужно было очень строго разговаривать. Как только ты начинал с ней сюсюкаться, она могла напасть и укусить.

Был случай, когда к нам секретарь партийной комиссии подошел и говорит: Монечка-Монечка. Она на него в ответ напала и попыталась укусить.

А в медроте жил самец Яшка, и он их охранял, если кто-то подходил к их палатке.

Однажды, пока мы на обед ходили, Монька порвала и сожрала карту в штабе, и нам пришлось ее отдать.

Нашего первого "языка" взяли, когда работали под Асадабадом. Мы ходили несколько раз в ночные засады и никого не могли взять. С Юрой Шацким решили выйти на тропу и перехватить кого-то из пастухов.

Мы выдвинулись, расставили личный состав вдоль тропы. Я был в группе захвата, а он – в группе прикрытия. Но на тропе никого кроме баранов не было. Было решено идти в деревню брать "языка".

В ночной бинокль увидел, что в одной из хижин мерцает огонь. Юра проверил внешний сектор, чтобы не было часовых. После этого я с солдатом выбил дверь в хижине, и мы зашли.

Внутри у огня оказался мужчина, разогревающий на костре банку. В углу у него стояла винтовка "Ли-Энфилд". И я не нахожу ничего лучше, чем спросить, как у него дела. А он на меня посмотрел и сказал: спасибо, хорошо.

И тут он встает, перешагивает через огонь и кажется таким большим... А у меня автомат на плече. Он мне нос сломал ногой. А у солдата в одной руке автомат, во второй винтовка. Второй удар с разворота пришелся ему.

В этот момент я толкнул его в спину и начал бить рукояткой штыка по правому боку, потом оказалось, что я ему ребра сломал. Тут по внешнему сектору стала слышна стрельба.

В этот момент в хижину забегает Юрка и кричит: Сэм, нас зажопили. Солдаты забежали, забрали "духа", и мы начали драпать. У нас заранее были подготовлены огневые позиции на случай нападения и заградительный огонь по трем маршрутам.

Самое интересное, что у "духов" был сплошной бардак. Когда мы уже вырвались после артналета, "духи" начали драпать. Они уходили в горы и друг друга обстреливали.

Мы вернулись и сдали этого "духа", который оказался студентом третьего курса, завербованным пакистанской разведкой. Переводчик сказал, что он был иранским студентом. Он прошел годичную подготовку в Пешаваре и был заброшен как мулла для поднятия национального революционного движения.

Я несколько раз взаимодействовал с афганской разведротой. Перед выходом у нас было построение, а они молились. И я тогда начинаю читать молитву перед строем. В конце я перекрестился – и все мои солдаты.

После этого мы выдвигаемся, а афганцы в походе у моих солдат спрашивают: у вас командир мулла? А им и отвечают: да, командир мулла.

В Афганистане все солдаты делились на три категории: рексы, мартышки и мулы. Мы равнялись на военное поколение и стремились выполнять задачи, защищать родину.

Солдаты рексы после того, как ты их всему научил, действуют не хуже офицеров. Мартышки – это в основном или молодые солдаты, необстрелянные, или солдаты, которым трудно себя превозмочь.

Рекс прицеливается и плавно нажимает на спуск и может убить противника. Мартышка просто высовывается и дает очередь в сторону врага.

Третья категория – это мулы. Они знают, что где-то там враг, и стреляют, подняв руки из укрытия. Мы их в основном использовали для переноски воды и боеприпасов, когда шли в горы.

Рексы в таких походах идут впереди и позади колонны, если рота идет в полном составе. Если мы действуем группами, то берем только рексов.

Мне по специфике моей работы преподавателя приходится часто рассказывать о событиях в Афганистане, и это для меня было как будто вчера. Потому что ты все делаешь на пределе своих возможностей, и оно врезается в память.

У нас был случай, когда расфигачили первую роту, а потом мы отбили этот участок, и начал один офицер собирать свой личный состав в полиэтиленовые мешки. Он сошел с ума, нервы не выдержали.

Я вел такой предмет – психологическая устойчивость в сложных стрессовых ситуациях и рассказывал, что нужно делать, чтобы все это спокойно воспринимать.

На своем личном опыте могу сказать, что нужно сосредоточиться на работе, на том, что у тебя предстоит впереди, не нужно смотреть на то, что здесь и сейчас.

Стресс – это ответная реакция организма на внешнее воздействие. Основные два стрессора, которые влияют на человека – это страх и любовь.

Для того, чтобы побороть страх, нужно сосредоточиться на выполнении боевой задачи. Когда ты сосредоточен на ней, все идет нормально, бой закончен.

Пришел, сдал оружие, сел согнувшись – и тебя начинает трясти, когда ты вспоминаешь. Слава Богу, не во время боя, а после, когда ты начинаешь прокручивать, что было. Вот тогда становится жутко страшно.

В Советском Союзе было четкое правило, когда любой солдат, захвативший более 30 "языков", представлялся к званию Героя. Такой чести должен был удостоиться и Андрей Семиков.

Когда командование спохватилось, что разведчик должен быть награжден, выяснилось, что его документы уже давно отправлены в Белорусский военный округ, так история со звездой Героя и канула в Лету.

Бывший военный уже после интервью вспоминал, что никто из них, тогда молодых офицеров, не ехал в Афганистан получать большие деньги. Ими всеми двигало только желание служить Родине. Воспитание обязывало.

Сейчас Андрей Семиков преподает в Минске, и учащиеся в коридорах здороваются с ним четко: здравия желаю. А он хочет научить их только одному – Родину любят не за что-то, а потому что она есть.