Въевшийся смрад Мариуполя останется надолго: трагедия Донбасса глазами волонтера

Нервная зыбь Азовского моря, запорошенные пеплом курганы донецких степей, черные луковки церквей, терриконы замерших шахт... Сегодня Мариуполь - своего рода портал в пространственно-временной разлом.

Вдоль продавленных танками и бэтээрами дорог - блокпосты и рекой черные от копоти изможденные люди. Сотни, тысячи беженцев, пропитавшихся кострами и пожарами, в местах временного размещения и на фильтрационных пунктах. Так встречает донецкая земля. О том, что мы не внутри картины о Великой Отечественной войне, напоминает колонна современных израненных легковушек.

– Ну что, едем, – встречает белорусский прозаик, член Союза писателей России Николай Гаврилов. За его плечами не один десяток поездок на Донбасс с гуманитарной помощью. Накануне я напросилась в ДНР волонтером.

– Война там серьезная, - предостерегает Николай. Недавно он помогал эвакуировать беженцев из Донецка. Знает ситуацию изнутри. О плохом думать не хочется, когда ты в Минске и вокруг тишина. Но если можно подстраховаться…

– А защита у вас есть? Бронежилет, каска?

– Осеняешь себя крестным знамением – и вперед. Если вернешься, прежней уже не будешь: мировоззрение поменяется.

Ночное южное небо усыпано звездами. Но не падающие метеоры здесь исполняют мечты, а взлетающие ракеты.

– Если увидишь, как поднимается в воздух "Искандер" (залп тактического комплекса - Sputnik), загадывай желание – сбудется, – верит в примету водитель Егор.

Новороссия ROCKS передает: "МВД ДНР на освобожденной территории проводит оперативные мероприятия по выявлению дезертиров из рядов вооруженных формирований Украины, которые пытаются выбраться под видом гражданских". А еще сообщения с призывом сдать кровь для раненых с просьбой не поднимать бесхозные детские игрушки и пачки сигарет, которые националисты начиняют самодельными взрывными устройствами. Ведущий новостей называет телефон горячей линии, где можно получить информацию об эвакуации и поиску пропавших родственников.

Школа в Старобешево. Один из пунктов временного пребывания вынужденных переселенцев. Яблоку негде упасть. Впервые вижу такое скопление бездомных и разом осиротевших людей. На картоне, одеялах, одежде, голом полу.

Мужчина тянется за таблеткой, парень прижимает собаку, девушка бьется в истерике на сцене актового зала: "Я уехать хочу, когда меня заберут?" "Успокойся!" – кричат под сценой. Женщина догоняет сотрудника школы на коридоре: "Скажите, еще бомбят?" "Бомбят", – протягивает ей стакан с водой ответившая.

Николай ищет семью, выбравшуюся из Мариуполя, которую планирует эвакуировать в Беларусь. В помещении стойкий запах гари, хотя ничего не горит. Позже пойму: это въевшийся смрад Мариуполя. Сама захвачу его шлейф.

Беженцев, которых искали в Старобешево, находим в Гранитном у родственников.

– Люди в чистой одежде, – улыбается сквозь слезы Юля. И становится неловко. В обычных джинсах и пальто неестественные в этой реальности мы, а не они.

– Я хожу в том, что дали, – Юля старается дышать ровно. – Мы приехали сюда: "Боже, у людей есть дом, печка". На диване развалилась. Наелись до боли в животе. Месяц без нормальной пищи. Готовили на костре одно мясо, чтобы не испортилось. Котлет столько переели. Мы жили на левом берегу в самом пекле. – В глазах беженки будто отражается пламя. – Наш дом двое суток догорал. Решили двигаться. Слава Богу, дети успокоились.

Ева и Максим обхватили хозяйскую курицу как любимую кошку, потерявшуюся в Мариуполе.

– Погладь, только крылышки не сломай, – доверяет Максим птицу. Его семья лишилась одного "крыла".

– Свечку за упокой поставили, – говорит Юля. – Потеряли мужа сестры. Ему 30 было. Пошел по воду. Прямое попадание осколка в голову. Даже не смогли забрать тело.

Николай готов помочь с выездом, но супруг Юли не может решить, куда ехать – в Ростов или в Минск.

Мы же пока направляемся в Донецк - условный тыл. Не знаешь, когда и по какому адресу ударит.

– Прилетела "Точка-У". Я на смене ночной была, – рассказывает знакомая Николая, санитарочка Нина из больницы. – Наши в укрытие. А я думаю, сколько бегать. Легла в кровать, накрылась одеялом. Медсестра прибегает в истерике, капаю ей корвалол. Внукам моим уже психолог нужен. Младший трусится от любых звуков. Коля обещает забрать ребят в Беларусь.

Беседуем во дворе пятиэтажки. Поднимаю глаза - окна в доме, побитые войной. Нина перехватывает взгляд:

– Дочку с зятем чудом не убило. Снаряд пролетел мимо квартиры. Два года жили без стекла, смысл ремонтировать.

Выходит старший внук Нины, Саша. Он сегодня попал под обстрел в центре города, где обычно не бомбят.

Папа Саши воюет. Рассказывал, что украинцы при отступлении расстреливают своих раненых. Саше воевать еще не по возрасту, студент. Учатся на удаленке. С братом собирает вещи в Минск. Устали ребята от войны за восемь лет. Мама рвется на фронт медсестрой. Бабушка Нина не отстает: "Я б хоть с вилами на фашистов пошла".

Для Николая и Егора эти люди стали родными. Они восемь лет делили вместе горе войны. Писатель помогал восстанавливать разрушенную после начала боевых действий больницу. Здание бомбили страшно. Перебило отопление и свет. Там лежали и тела, и пациенты. Окна операционной заставляли мешками с песком, и хирурги продолжали лечить раненых.

– Тогда я ел самые вкусные макароны по-флотски и самую вкусную шоколадку, которой с нами делилась беременная в палате. – Водитель Егор вспоминает по-домашнему теплую атмосферу. Дончане создавали ее несмотря на многолетнюю разруху.

Инициативная группа писателя Гаврилова открывала домовые церкви, ведь из-за развала в том районе негде было причаститься.

Центр города поддерживает иллюзию мира. По сокращенному графику, но работают административные учреждения, аптеки и магазины. В универсамах есть все. На "бродвее" горожане пьют кофе. Можно пообедать в ресторане.

Гостиницы открывают только по запросу. Волонтеры советуют спать в одежде на случай обстрела. Вдалеке раскаты. Гроза войны почти не смолкает. Девушка на ресепшене поясняет: "Короткие единичные удары – это "ответка". Частые долгие – "прилет". Пока волноваться не стоит. Работают наши. Этот район относительно тихий. Если что – в подвал.

К счастью, ночью обошлось без убежища. "Точка-У" – именно это оружие последнее время обсуждают дончане чаще всего – прилетела. Не к нам. Следы поражения наблюдаем, проезжая утром мимо магазина. В стеклянной витрине зияет рваная дыра. Рядом лежит груда стекла. Говорят, никто не пострадал. "Точки-У" с украинской стороны падают на донецкую землю как яблоки с деревьев.

Волонтеры заехали в город Ясиноватую, еще одну горячую точку в горячей точке, чтобы решить вопрос с эвакуацией знакомой. Сломалась женщина. Три года назад похоронила двоих погибших сыновей с разницей в месяц. Несколько ранений было. Плачет все время.

Подруга Николая, что тут живет, помнит и про фосфорный "метеорит":

– Брехали, что салют был. Коллега на окраине все видела. Говорила, и запах чесночный в воздухе стоял после снарядов. Просто какое-то планомерное уничтожение.

Обрывки линий электропередачи, брошенные позиции и укрепления... Администрация Новоазовска везет в освобожденные районы Мариуполя хлеб, воду, медикаменты. В нашей машине тоже лекарства и предметы личной гигиены.

Чем ближе к фронту, тем громче эхо артиллерии и ярче над степью всполохи огня.

На встречной полосе вереница изувеченных машин, обозначенных белыми лентами. По обочинам российские военные несут раненых мирных. Так выходят из пекла Мариуполя беженцы. Мы в пекло заходим. "Зачем?" – спрашиваю я себя, только сейчас осознавая масштаб бедствия. По телевизору война как в музее-панораме. Так зачем? Возможно, что-то не так с инстинктом самосохранения. Понятно, репортерская любознательность. Разумеется, хоть чем-то пригодиться инициативной группе и помочь пострадавшим жителям. Но главное. Надоело, что знакомые не выключают заезженную пластинку: "русские напали", "белорусы помогли", "люди гибнут ни за что", а "донбассовцы – сплошь террористы". Хочется вернуться, рассказать и показать, что все не так, все - наоборот.

Военный медик Юрий из сопровождения, будто угадав мой немой вопрос, рассказывает по дороге, зачем здесь он. "Я в Чечне служил, Осетии, но там не били детей головой о стену. А здесь сколько во дворах похоронено за блокаду. В подвалах кислый запах адреналина, малыши синие. Жители выходят на свет – руки дрожат. Азовцы – звери. Насилуют женщин. Расстреливают показательно детей. Готов их зубами рвать на куски". Но Юра достает людей из-под завалов, раздает гуманитарку – человеческое в человеке перевешивает.

Нас догоняют хлопки – отзвуки боевой работы. Новороссия ROСKS передает, как вести себя во время артобстрела. Одно из действий – сползти в овраг, но тут хрен редьки не слаще. Украинцы засевали эти поля минами.

– Молись, – советует Николай. И относись к ситуации философски – если надо, твоя пуля тебя нагонит. Боец из конвоя не философ и не фаталист, он – реалист. Снимает бронежилет и передает мне: "Вернешь потом, личный". Мы даже не знакомы.

Пробитые купола церквей. Груды переработанных орудиями зданий на перепаханных военной техникой улицах. Редкие люди-призраки в городе-призраке. Мы на улице Курчатова. Рядом улица Машиностроителей. Здесь еще не было ни волонтеров, ни журналистов. Силы республики и РФ освободили коридор – приехал первый хлеб. В соседних кварталах продолжаются бои. Стрекочут автоматы, щелкают винтовки, где-то работает тяжелая техника. Звуковой фон войны постоянный и однообразный, порой, вводящий в транс.

Растерянные слабые женщины и старики бредут за помощью.

В глубоком мужском кашле западают отдельные звуки: "Я буду ждать компенсации за дом!"

Жители наперебой просят передать родным, что живы.

Почерневший парень – черный тут вообще основной цвет, цвет людей, домов и трагедии: "Обращаюсь к Александру Свирину. Папа, как только найду маму, сразу тебе сообщу".

Бабушка с Машиностроителей протягивает листок с номером:

– Позвоните сыночку, я выжила, как обещала. – Анна Викторовна Мазуренко плачет. Я вместе с ней. – Оля, нас ни за что. – Гремит часто. Местные бранятся в сторону грома войны, значит – прилет. Брань – это все, чем мирные могут ответить тяжелым дальнобойным орудиям. – Я тут одна. Как-то лежу в кровати, выглядываю из-под одеяла, а стенку как вроде кто рукой смел. С тех пор в подвале. Олечка, буду молиться за вас.

В эту минуту мне кажется, что даже мама так за меня еще не молилась.

Петр Плахотник пытается включить телефон, чтобы найти контакт родственников в Комсомольске-на-Днепре.

– У меня там сестричка Лариса. Сел мой аппарат.

Сообщить о себе просит беременная Валерия Кучеткова с улицы Курчатова, 41. Любовь Киринис передает в Запорожье, что здорова.

Высохший молодой человек прижимает буханку к сердцу. Кажется, только глаза остались, помутневшие: "Я постараюсь этот хлеб четыре дня есть. Я ж не свинья, чтобы опять заказывать. А если неделю не появитесь, взял бы еще".

"Папа, пойдем", – тянет его за руку девочка лет шести.

– Потерпите, будем ездить, жизнь наладится, – успокаивает глава администрации Новоазовска.

Знакомимся с Ириной Охрименко. Ее квартира была по улице Машиностроителей, 86. – В один день жуткий звук налетел - и темнота упала. Посыпался бетон. Голову накрыла - и в подвал. Как дало опять - плита рухнула, пожар начался, но выбралась. Мама после инсульта осталась в другом районе. Забыла ее номер, а телефон расплавился.

Позже узнаю от брата Иры из России, что телефон их мамы, которая жила в сторону "Азовстали", замолчал навсегда. Соседи, уезжая, зашли покормить больную женщину и нашли ее умершей.

Мама Светланы Литвиновой с внуками на левом берегу.

– Мы с братом здесь. Офицер сказал подождать. Заминировано там. Тут очень страшно было. Украинские солдаты бегали по квартирам. Из домов людей выгоняли, стреляли. Вроде защитники, а какая защита. От них не было ни хлеба, ни покоя. Нам не давали уйти. Вот это все из-за них.

У Светы всегда с собой Библия. Она уверена: их спасает Бог, а сейчас и освободители.

К конвойному подходит женщина, просит сходить на другую улицу к раненой. Срезаем дворами.

Остовы снесенных снарядами домов. Глазницы окон на обожженных фасадах. Высотки, смятые в хлам. Скелеты сгоревших машин. Разлетевшиеся останки зданий.

На осиротелых улицах встречаются смотрящиеся сюрреалистично единичные горожане: проезжающий велосипедист, бормочущая прохожая, собирающая хворост женщина. На стихийном кладбище лежат в ряд наспех прикрытые тела. Из-под покрывала видны культи. Пожилой мужчина роет могилу для сестры.

Соседка жильцов по указанному адресу говорит, что ребенка и женщину с осколком в голове увезли в Новоазовск. Конвойный подозревает засаду, командует уходить, не оглядываясь. Медик Юра на всякий случай оставляет детское питание и лекарства.

Под ногами хрустит стекло, звенят осколки снарядов, режут подошву куски шифера. У военных автоматы на взводе.

Идем к машинам. Возле подъезда мужчина средних лет на костре кипятит воду.

– Чай нужен? – спрашивает на ходу писатель Николай. Конвойный запрещает останавливаться – обстановка непредсказуемая.

Огибая взрывную воронку, местный догоняет и рассказывает: "За хлебом стояли, военный подошел: "Укроп вам нужен?" Думаю, зачем зелень. А он: "Да корректировщик, "укроп", который на ваши дома оружие направлял".

Женщина в тапочках и халате поверх кофты ищет медика. У дочки ранка нагноилась – средства нет. Извиняется за внешний вид. Одежду дали люди. Остатки своей выбросила после взрыва в драмтеатре.

– В драмтеатре были в бомбоубежище. Бомба попала. Меня слегка зацепило. Дочери осколок в больнице достали, а ночью больницу разбомбили. Мы к брату в подвал перебрались. Еще в 2014 году в Сартане почувствовали ВСУ. Хамло. Оружием бряцали перед детьми в песочнице. Ни один не помог возле драмтеатра.

А ведь когда слухи о холокосте расползались по миру, люди тоже не верили, пока сами не увидели.

– Твари, – подхватывает жительница из соседнего дома. – Зашли в нашу квартиру, застрелили зятя в висок, а брата – в живот. Вся квартира в гильзах. Внук постоянно кричит, где папа. Я сказала: на заработки уехал. Папочка для него всем был. Соседка от них еле вырвалась. К другой одинокой с новорожденным ломились. Та кричала, чтобы не трогали. Беспощадные. Спасибо ребятам, что приезжают.

Жадно смотрит на воду худощавая повитуха: "Стреляли тут, крали наши жизни. Солдатик, плесни в ладошку, я хлебну". – Военный отдает ей свою бутылку. Отпив, женщина просит Юру осмотреть ребенка в подвале, минут десять ходьбы. Она сама принимала роды.

Конвойный узнает по рации: "Там прострел, прямая линия. Если мы сейчас туда пойдем, завтра везти лекарства будет некому. Возьмите детское питание".

Едем в частный сектор. Там тоже ждут хлеба для целого поселка. Вынужденная остановка. Прижимаемся к стенке киоска, пока конвой осматривается.

Безлюдный, но неугомонный проспект. Почти не переставая, бранятся пулеметы. Кажется, перебранка оружия слышится из каждого оконного проема. Обугленные высотки будто взяли в плотное кольцо и уставились потерянным взглядом безжизненных орбит, из которых того и гляди брызнет огонь. Ухает артиллерия. Удары частые и громкие. Рядом. "Заметили, что много людей и начали", - военные решают двигаться дальше.

Выходим по адресу и тут же приседаем – прожужжала как муха пуля.

Мужчины спешно разгружают хлеб, чтобы опередить оружие.

Свистит металл. Боец, отдавший мне свой бронежилет, прильнул к биноклю.

– Снайпера работают в многоэтажке на краю.

Хозяева отстреливаются ругательствами. Крыльцо уже в решето. Фасадная стенка поточена осколками – снаряд разорвался близко.

Я ищу пятый угол во дворе и молюсь за военного, который сейчас "голый": защищает нас без защиты. За всю команду, которая подгоняемая звуками войны разгружает еду, чтобы мариупольцы, брошенные украинской армией и властями, могли жить дальше.

Впереди многострадальный голодный левый берег Мариуполя.

– Дай булочку, – просит водитель.

Николай: "А мне чаю".

Я не хочу ни есть, ни пить.

– Отпустит тебя, может, только под Таганрогом, – философствует Егор.

– Зачем вы приезжаете в горячую точку снова и снова? – Только испытав на себе, понимаю, насколько это опасная миссия. По итогам таких командировок Гаврилов написал не один очерк, способный поддержать в тяжелых обстоятельствах жителей ДНР. На презентациях своих произведений прозаик отдавал книги за пожертвования, а средства направлял на нужды Донецкой области. Но всегда есть и неосознаваемые мотивы.

– Мы возвращаемся, чтобы быть там, где больше всего нужна помощь. Я когда-то хотел воевать, но духовник не благословил. Спасать людей можно и не с оружием в руках. И в других горячих точках мы помогали общинам русских лекарствами, продуктами, заботой.

На воротах дворов надписи: "дети", "люди". Судя по разбитым и сгоревшим домам, нелюдей они не остановили. По острию одной из крыш ходит не птица – пес. Похоже, если надо жить, судьба даст крылья и собаке.

По Новороссии ROCKS включение: российские и чеченские военные призывают славянских братьев сложить оружие – город окружен.

Столбы бывшего заслона. На одном: "Слава Украине". На другом: "Ахмат – сила. Аллаху акбар". Тут заходили кадыровцы.

"А ты знаешь, чеченцы – звери", - вспоминаю слова приятеля, который судит о народе по нацистским роликам". Знаю теперь - даже собаку не обидят.

Староста из поселка, приехавшая с нами на Морской бульвар, 58, гладит белого ретривера. Животное льнет к девушке.

– Заберу дочке, откормим.

– Стоп, женщина, Аврора из моего подъезда, – вступается кадыровец, что на охране. Выясняется, хозяева уехали. Сосед, присматривающий за собакой, с радостью передает ее в семью. Одним бездомным существом стало меньше. Решили вместе: трофейная Аврора будет символом общей победы.

Судя по разрушениям, эту часть города помяло еще больше. Но люди живее, чем на Курчатова. Чувствуют защиту.

– Хорошо нас приняли, – говорит чеченский воин. Мы пока не появились, они вообще не выходили. А теперь смотрю, и откуда столько жителей взялось. Сейчас хоть в свои квартиры попасть могут.

Во дворе шум как в 1990-е на рынке. Но он не может заглушить орудия.

– Ребята, когда это закончится? – устал пожилой житель.

Чеченцы обещают через месяц приехать в Новоазовск на чай.

На фоне раскатов рождается нарастающий шелестящий звук. Что-то высоко в воздухе набирает высоту.

– Бух, – предвосхищает итог траектории прохожая женщина с кубышкой. Что-то набравшее высоту с грохотом ударяется о землю.

– Не бойтесь, просто ракета, – успокаивает со знанием дела прохожая.

– Правильно, что надела броник. – Большие глаза немолодого горца видят дальше из глубины боевого опыта. – Тут самое опасное место. Еще много снайперов.

Его брат по службе глазами дает понять: очень напряженно. "Страшно?" – спрашивает.

– Страшно. А вам?

– Сплю два часа в сутки, автомат на мне. Люди еще вчера вас ждали, – печется о своих подопечных кадыровец. – В основном хотят питания. Трубы перебило – беда с водой.

– Садись, руки погрей, махает другой чеченец девушке возле первого подъезда. Скоро по графику приготовление ужина. Костер тут по расписанию – экономия дров. Кастрюля, чайник черные от гари. Некоторые жители как эти чайник и кастрюля.

Пока мои друзья достают коробки с лекарствами, прохожу в дом. Стены создают ложное ощущение безопасности. На входе тумба с книгами, зеркало, стол – порядок нетипичный для подъезда. Для подъезда военного времени еще нетипичнее. А как иначе убить время бесконечного ожидания тишины. Заглядываю в открытую дверь. Уцелевшая комната на фоне массовых разрушений выглядит причудливой. На кровати раскрытая книга. Хочется верить, хозяева уехали, прячутся или вышли за хлебом.

– Мама, когда перестанет греметь?

– Тише, – успокаивает сына поднимающаяся по лестнице женщина. В помещении мариупольская катастрофа удушает еще сильнее. Бегу на воздух.

В углу между стенкой подъезда и здания две девушки из дальнего дома. Пристраиваюсь.

– Лекарства привезли? – интересуется одна. – А у меня лоперамид есть, да все диарея не берет. Хлеб взяли и воду, ребята чеченские нас домой не пускают – пока опасно. – Девушка приехала к родственнице на день рождения. Тут и застала ее спецоперация. Мама с детьми в другой части города. Муж в Волновахе. Без своих эвакуироваться не хочет.

Рядом навязчиво кружится вокруг себя овчарка Вася и с остервенением кусает хвост. От безостановочной карусели перед глазами меня укачивает.

– Кормим ее, это от обстановки, – объясняет названная хозяйка. – К нам прибилась. А еще я пригрела двух хомяков.

Люди спасают животных, животные - людей от безумия.

– Нам хоть спокойнее теперь с кадыровцами. Порядок наладился. Понимаем, как себя вести, – говорит девушка, одергивая овчарку.

Уходя, с нами прощается соседский парень:

– Быть добру! – И тут грохает. Закладывает уши.

Позже поодаль обнаружат воронку. К счастью, в ту минуту рядом с ней никого не оказалось. Чеченцы вовремя придержали девушек, а молодой человек еще не успел отойти. Все-таки быть добру!

Друзья зовут раздавать лекарства.

Со всех сторон разрывают сознание запросы: "А корвалол есть?" "Обезболивающее! Зуб долбит!". "Таблетки от панкреатита, простатита!" "Говорят, от диабета фасоль помогает?" "Сильный гайморит у дитя". "Как жить дальше?" Бабушка выбирает лекарство долго как в аптеке. Работаем быстро. Эхо разрывов подстегивает.

Одни кадыровцы относят больным детям препараты. Другие открывают коробки с медикаментами, оттесняют напирающую очередь и поддерживают: "Не бойтесь". Странное ощущение. Брат из Волгоградской области воевал в Чечне в 1996 году, а теперь нас охраняют чеченцы. Не зря воевал.

Взрывная волна ударяет по верхним окнам рядом стоящего дома. Падает стекло. Женщина, протянувшая руку за лекарством, замерев, поднимает глаза и выдыхает: "Мои окна целые".

– Слышала, хлеб привезли, – проходит жительница средних лет. У нее в эту минуту другая забота.

– Ага, хороший мягкий, – советует пожилой сосед. – Гады, скорей бы их отсюда выгнали, – ругается он в сторону прилета и вытирает давно немытыми руками слезы. – Почку недавно удалили, все болит, внучеку полтора годика, выехать бы, но как…

Малейшее скопление привлекает огонь. Поэтому жителей эвакуируют осторожно.

– Нужно договориться насчет мотолыги, – думает над проблемой медик. – Вырежем люк сверху, чтобы раненых туда опускать. На машинах не навывозишься. По городу снайпера еще долго будут сидеть. Оружия нахватали и долбят из-за угла, геноцид.

– Ты поняла, зачем тебе броник, видела, как летало, – подбегает хозяин бронежилета. – Когда летало, переживала: бронежилет нужнее военному. Логично, что противник целится в первую очередь в человека в форме. Но у той стороны на этой войне другая логика: действовать по беспределу, когда любой человек - расходный материал.

P.S. Меня перед поездкой в зону боевых действий предупреждали: "Когда работает тяжелая техника, сердце бьется в разы сильнее. Возьми успокоительное". Волонтеры тоже купили много сердечных лекарств для гражданских. Но жители их спрашивали реже, чем парацетамол. Наверное, люди устали бояться, или весь адреналин вышел в подвалах. Валерьянка мне не пригодилась. Повидавшие больше, чем может вместить зрение, глаза мирных, военных, чеченцев, волонтеров успокаивали сильнее самых сильнодействующих средств.

Война очень пугает. Но есть то, что страшнее войны: когда свои становятся чужими. Вспоминаю выжившую в драмтеатре:

– Стояли, когда взорвало бомбоубежище. Украинские военные ехали мимо. Мы кричали: "Остановитесь, помогите людей вынести!" Они объезжали и ни один не подошел.

На войне понимаешь, что христианин, не значит пацифист. Грибницу всепожирающего зла, которая ветвилась на Украине годами, едва ли можно заговорить красивыми речами о мерзости оружия.

Не каждый может схватиться с нацистами на фронте, но любой в состоянии помочь фронту и тылу: передать гуманитарную помощь, организовать реабилитацию для детей, вложиться в восстановление церквей и больниц, приютить беженцев, как это делает писатель Гаврилов и другие неравнодушные к ставшей уже всеобщей беде люди. Или хотя бы не лить ушатами грязь в мессенджерах на тех, кто сегодня на краю, когда сам не видел края, потому что все наоборот.

Война не только смерть, но и любовь. А иначе, как удалось мужчине, о котором долго воспоминали в лагере беженцев, на пятиместной машине провезти под обстрелом невредимыми 12 человек.

Я не увидела на Донбассе взлетающий "Искандер", который по примете исполняет желание. Сомневаюсь в сверхъестественных способностях ракеты, но верю в чудотворную силу молитвы мариупольской бабушки. На себе знаю, ее горячая просьба Богу исполняет мечты. Мы вернулись домой. Уверена, ее главная молитва о мире тоже сбудется и чеченцы, как обещали, приедут в Новоазовск на чай.

Донбасс измучен взрывами. Этих людей хочется обнять, им всем хочется помочь. И в этом смысле ДНР не отпускает. Туда тянет вернуться. А с другой стороны, хочется напитаться несгибаемой мощью донецкой земли и ее исполинов, готовых отдать жизнь за случайного человека и даже малой силой отстоять георгиевскую ленточку – символ всенародной победы над фашизмом. Такой Донбасс, как в песне, стоит несломленный и будет стоять.