Память, говори: Геннадий Буравкин и звездный курс журфака

Есть выдающиеся личности, о которых, казалось бы, все уже сказано. Чем больше у человека наград и заслуг, тем чаще к нему за интервью обращаются журналисты и друзья. Таков Геннадий Буравкин — литератор и общественный деятель. Всевозможных наград у него множество, книг — несколько десятков. Занимал важные посты — заместителя министра культуры, представителя БССР в ООН, Председателя госкомитета по телевидению, писал сценарии документальных фильмов, успешно работал по своей профессии журналистом в газете "Правда", "ЛіМ", журналах "Коммунист Беларуси", "Маладосць", "Вожык".

Все повороты судьбы зафиксированы в информационном пространстве и памяти людей. Рискну рассказать о нем с точки зрения однокурсника и нашей жизни 1950-1960 годов, времени, когда все жили небогато, пробивались без связей и бешено осваивали знания, чтобы чего-нибудь достичь в жизни. Лично для меня Буравкин с ростом популярности и чинов не стал каким-то удачливым небожителем. Мы сохранили честные простые дружеские отношения, по-интеллигентски доверительные и уважительные, какие могут быть между близкими людьми. Нас воспитало то особое время.

Геннадий Буравкин, Василий Зуенок, Михаил Стрельцов, Юрась Свирко, Николай Гилевич, Семен Блатун. И еще несколько человек, для кого поэзия не стала главной. Очень рано ушел из жизни талантливый Семен Блатун. Возглавляли эту команду Геннадий Буравкин и Василий Зуенок. К ним вскорости присоединились Рыгор Бородулин, Анатолий Вертинский, Иван Сипаков. Практически все сельские ребята, которые стали национальной интеллигенцией и никогда не предавали свой молодой союз.

Нам повезло с преподавателями. Практически все профессора и доктора наук, люди с огромной эрудицией. Это были Иван Науменко, Михаил Ларченко, Иван Гуторов, Лев Шакун, Михаил Тикоцкий, Наум Лапидус, Давид Факторович.

С преподавателями журналистских дисциплин было намного хуже. К нам практически не приходили люди, работавшие в сферах массовой информации. И так получилось, что наш курс ушел в литературу, а не в журналистику.

Я приехала поступать в БГУ из Москвы с золотой медалью московской школы и годовалой подготовкой к журналистике МГУ. Тогда медалисты не сдавали экзамены, а проходили собеседование. Вопрос у комиссии и поступающих ко мне были одинаковыми: почему не осталась в Москве? Я отвечала честно, что струхнула.

У ребят уже были публикации в районных газетах и тетрадки стихов. У Буравкина, если мне не изменяет память, стихи и заметки в полоцкой газете. У Зуенка тоже впечатляющая тетрадка, а у меня единственная рецензия в "Знамени юности" на спектакль про Красную шапочку и полное незнание белорусского языка.

Все эти обстоятельства неожиданно сблизили меня с мужской группой курса. Они активно помогали мне усвоить язык, а я рассказывала о Москве, походах в театры, о том, что нас школьников, восемь раз водили на спектакль МХАТа "Синяя птица". Еще я привезла редкие книги. Это были Ницше и Шопенгауэр. Все хлопцы по очереди записывались их читать и, конечно, "зачитали". Больше я этих книг не видела. Да и мои разговоры про театр были для многих в новинку.

К чести нашего курса мы стали в Минске ходить на все премьеры, особенно в Большой театр оперы и балета. На финале подружились с одногодками, выпускниками театрально-художественного института. Были общие вечера, танцы, снимки, крутились романы.

Для Гены Буравкина в будущем это пригодилось для написания сценариев документальных фильмов. А еще он перевел для ТЮЗа на белорусский язык пьесу гремевшего тогда в СССР А. Хмелина "Пузырьки". Когда Буравкин стал главой Белтелерадиокомпании, он регулярно приглашал меня вести телепередачи и сильно уговаривал прийти работать на БТ, предлагая вести цикл о театре. Я благоразумно осталась верна бумажной журналистике. Когда мы позже с Геннадием встречались на премьерах, он сразу же начинал меня пытать как театрального критика.

Но вернемся в студенческие годы.

Мы все тогда много и честно работали, набираясь знаний. День строился однообразно. Занятия в университете, поход в библиотеку, общежитие. Очень сближала в дружбе ежегодная осенняя картошка. Ребята были закаленными в сельских работах. Лично я впервые попала в деревню. Все было новым и физически трудным. Буравкин, как и многие другие, здорово мне помогал и кое-что объяснял. Ребята исправно носили наши тяжелые кошики и урегулировали наши отношения с колхозным руководителем.

Хочу заметить, что лидерские качества на нашем курсе проявляли Гена Буравкин, Петя Бережков и, пришедший из армии, самый старший и малоразвитый Вася Тузин. Первые двое и сделали в дальнейшем карьеру. А до представителя БССР в ООН дошел только Буравкин.

Нас всегда сближали сессии в университете. Мы дружно бунтовали и дружно восхищались. Например, пришлось по семь раз сдавать зачет по старославянскому языку. Никто не понимал — зачем это нужно. С удовольствием, с восторгом сидели в актовом зале на лекциях Ивана Гуторова о русской литературе. Он рассказывал интересные истории о писателях и анекдоты. К моменту расплаты — экзамену — все впадали в ступор, так как не знали предмета.

Мои отношения с белорусским языком были очень драматичными. Неспособна к языкам от природы. Буравкин, Стрельцов и Бережков помогали, как могли. Буравкин, как самый уважаемый руководством факультета человек на курсе, пытался поговорить с преподавателями, предупредить, чтобы не слишком меня прессовали.

Как отличница и работяга, я сидела и зубрила сутками. Случались смешные истории. Я сдавала экзамен профессору Шакуну о правилах белорусского правописания на чистом русском языке. Он крутился за столом от хохота. Смеялись и наши мальчики, которые слушали мои ответы. Лёва Шакун был веселым человеком, очень современным и поставил мне "пятерку" "за смелость". А вот Иван Науменко, которому надо было сдавать белорусскую литературу, был суров и неулыбчив. Я прочитала все произведения программы и перед входом в аудиторию консультировала наших мальчишек по конкретностям содержания и характеров. Они легко забалтывали преподавателя. Мой ответ не удовлетворил Науменко. Он подкидывал и подкидывал вопросы. Я честно отвечала, извиняюсь, опять-таки на чистейшем русском языке. Науменко теребил мою зачетку и объяснил: "Предмет знаете, но разговаривать надо по-белорусски". Поставил "четверку".

Сейчас, вспоминая, пытаюсь понять причины нежного и внимательного отношения ко мне сокурсников. Буравкин не был исключением. Мы были людьми из разных сфер, и любопытство тянуло друг к другу. Они ребята сельские. Я из очень интеллигентной семьи. Мы вбирали жизненный опыт друг друга. Уже в зрелой жизни, общаясь с Буравкиным, я обратила внимание на то, что его всегда бесил низкий уровень интеллектуальной жизни. Он был человеком взрывным, но, несмотря на всякие должности, всегда трезво оценивал собеседников. А нам, однокурсникам, никогда не изменял и всем старался помочь.

Я смотрю на студенческие фото в альбоме и читаю написанные там нехитрые стихи.

Во время учебы в БГУ Геннадий Буравкин встретил свою жену Юлию, любимую женщину всей жизни.

Свадьбу устроили для всего курса в студенческой столовой. Сказать, что мы жили бедно — ничего не сказать. Как смогли, сложились на один подарок. Но я не представляла, что можно прийти на свадьбу без цветов. Денег не было совсем. Свое пальто я сшила сама из трофейного шерстяного одеяла. Однокурсники восхищались и фотографировали меня в нем. Девчонки просили поносить на ответственное свидание. Подружка из частного сектора надоумила нарвать сирени. Это был не букет, а огромная охапка, перевязанная ленточками. На мой взгляд, чудо потрясающее.

Буравкины приняли букет спокойно. Намного позже до меня дошло почему. Сирень свободно и в больших количествах росла в сельской местности в каждом дворе. Подумаешь, сирень! Той весной мы все были счастливы, еще не зная, что будут в жизни розы, орхидеи, гортензии, хризантемы. Это станет привычным и даже обязательным.

Хочется закончить строчками из того же выпускного альбома. Чьи стихи, не знаю. А вдруг буравкинские, хотя для него очень уж простенькие: