А ведь вы были правы, Егор Кузьмич! Воспоминания о Лигачеве

"Борис, ты не прав!" – эта фраза, прозвучавшая в июне 1988 года на ХIХ партконференции в пылу полемики между Борисом Ельциным и Егором Лигачевым, стала рубежной. Перестройка закончилась, началась четвертая русская революция. Но в то время мы и не догадывались об этом.

Это был кульминационный момент трех лет с начала перестройки. Тогда ничего заданного, заранее спланированного и четко обозначенного на самом деле не было.

Говорят, что один снаряд дважды в воронку не попадает. Но это у артиллеристов. В политике бывает все наоборот – не просто попадает, а взрывается с силой, десятикратно превышающей заявленную мощность. Своей политической карьерой первый президент России Борис Ельцин обязан Егору Лигачеву – причем дважды.

Во-первых, Лигачеву и только ему Ельцин обязан своим переводом из Свердловска в Москву в апреле 1985 года. В то время против перевода Ельцина в высший партийный аппарат возражали практически все. Но перечить второму человеку в КПСС Егору Кузьмичу Лигачеву, который курировал кадры, и пытаться его переубедить не мог никто.

А во-вторых – Лигачеву и только ему Ельцин обязан тем, что через 8 месяцев в конце 1985 года он стал первым секретарем Московского горкома КПСС, а еще через 2 месяца после ХХVII съезда КПСС был избран кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС – высший политический орган СССР.

Наверняка политическая карьера Бориса Ельцина пошла бы по привычной для высших должностных лиц СССР того времени траектории, если бы не его выступление на октябрьском пленуме ЦК КПСС, на котором обсуждался отчетный доклад Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева к 70-летию Октябрьской революции.

В прениях Борис Ельцин выступил с "критикой" – но не доклада, а всей проводимой перестройки в стране. Слово "критика" беру в кавычки, потому что если перечитать выступление Ельцина, то практически у всех оно вызовет недоумение – а где же критика? По свой сути это было выступление ни о чем: все плохо, все не так, все идет медленно, нужно ускоряться, но куда и как – я и сам не знаю.

По привычному партийному алгоритму Бориса Ельцина уволили с должности первого секретаря Московского горкома, а затем вывели из Политбюро. С хрущевско-брежневских времен эта отработанная схема сбоев не давала – ушедшие с политического Олимпа на хозяйственную работу в политику не возвращались.

Но изменилось время, в стране бушевала перестройка. И у этого нового времени был запрос на своего нового героя – гонимого и обижаемого бывшего высокопоставленного партийного чиновника. Навсегда вычеркнуть Ельцина из политики не позволяла сама логика перестройки. Партийная бюрократия того времени сделала вопиющую ошибку, не опубликовав выступление Ельцина на пленуме: оно вмиг обросло такими небылицами и пикантными подробностями, какие не смог бы придумать даже самый гениальный партийный спичрайтер.

Накал общественных страстей был настолько высок, что он не мог позволить не избрать Бориса Ельцина на ХIХ партийную конференцию, которая была заявлена как один из судьбоносных форумов страны и была проведены в июне 1988 года.

Борису Ельцину на конференции дали слово. И он выступил. В чем была суть этого выступления будущего первого президента России? В просьбе о политической реабилитации после октябрьского пленума ЦК КПСС 1987 года. Больше ни о чем, остальное выглядело не более чем оправданием своей позиции. С одной оговоркой, в выступлении Ельцина персональный упрек в консерватизме был адресован лично Лигачеву.

Если бы Егор Кузьмич Лигачев, сидевший в президиуме партконференции, в ответ на выступление Бориса Ельцина промолчал, все могло пойти совершенно по-другому. Но он не мог поступить иначе – и по-человечески его можно понять.

Все критические выступления других делегатов конференции сосредоточились на нем и только на нем. Завуалированно и косвенно, намеками его упрекали во всех несчастьях и неудачах страны на тот момент. И это можно было стерпеть и пережить, но его "политический воспитанник" переступил ту грань, которую стерпеть было невозможно, – он перешел на личности.

Выступление Лигачева на конференции было ярким и емким, предельно корректным и византийским. Он сказал практически все, не сказав при этом ничего. Маститый политик своего времени всегда соблюдал грань и степени дозволенного.

Выступление Егора Кузьмича было гневным, но предельно доброжелательным.

"Не отметиться" в этом политическом шоу для многих молодых партийно-комсомольских работников оказалось не под силу – такие случаи бывают раз в жизни, они такой возможностью воспользовались, мгновенно оказавшись в первом ряду Кремлевского дворца съездов. Это было грустное и забавное зрелище. По виду, по манере выступлений это "новое поколение", на которое так рассчитывали советские партийные вожди, играло в свою игру. Выстроившись в очередь к микрофону, они не понимали, что, гневно обличая Ельцина, на которого еще год назад боялись плохо посмотреть, они рождают нового народного героя.

О Егору Кузьмиче нельзя написать отдельно. Как политик он представляет собой один из вершин революционного треугольника. Два других его основания – это Михаил Горбачев и Борис Ельцин. Причем последний до финальной части всей советской революционной драмы конца 80-х годов прошлого века был ведомым.

Советская история в конце ХХ века опять повторилась. Политическая связка Горбачев-Лигачев, если отбросить все эмоции и сделать поправку на время, повторяет связку Октября 1917 года Ленин-Троцкий. Сначала полное политическое единение, затем разногласия, а после – размежевание. Политическим триумфатором послереволюционного времени в первом случае стал Сталин, а во втором – Ельцин. Могло ли быть иначе? Нет, это неписанный закон всех революций.

В политике от перестановки мест слагаемых сумма меняется. Поменяйте местами связку Горбачев-Лигачев на Лигачев-Горбачев – и получите совершенно другое качество. При такой замене вероятнее всего СССР пошел бы по китайскому пути реформ.

У Егора Кузьмича обаяния было ничуть не меньше, чем у Михаила Сергеевича. Отличие Лигачева от Горбачева состояло и состоит в том, что у первого – обманчивая внешность. За обывательской простоватостью Лигачева скрывался рафинированно образованный человек, очно закончивший в 1943 году элитарный Московский авиационный институт по специальности "самолетостроение". Он был технократом до мозга костей и с математической точностью всегда подходил к решению всех проблем, на какой бы должности не работал.

Лигачев был человеком советской системы, он знал ее "до болта". Знал, что можно, а чего нельзя. Знал, что может ее изменить, а что может моментально порушить. И всегда знал пределы допустимого, как в гуманитарной сфере, так и в общественной жизни.

Но никогда и ни при каких обстоятельствах, тем более меркантильных, он не допускал и мысли, что может предать ту страну и ту систему, которая вознесла его, простого сибирского крестьянского мальчика из многодетной семьи до высших политических высот.

Все "прелести" сталинского времени семья Егора Лигачева испытала на себе. Его тесть, которого Егор Кузьмич никогда не видел, – командующий Сибирским военным округом Иван Зиновьев – был расстрелян по ложному доносу в 1938 году. Сам Егор Лигачев в 1949 году был уволен с должности первого секретаря одного из новосибирских райкомов комсомола за "троцкизм" и полгода ждал решения своей судьбы. Суть претензий к нему состояла в том, что он предложил создать молодежные производственные бригады, чтобы дать возможность молодым людям побольше заработать. В то время это была крамола.

В судьбе Егора Лигачева сошлись все противоречия советской эпохи.

Будучи вторым человеком в партии, он вызвал для очередной "проработки" главного редактора журнала "Огонек" Виталия Коротича. Поводом послужила публикация в журнале стихов запрещенного в то время в СССР Николая Гумилева. Разговор с Лигачевым для Коротича закончился тем, что Егор Кузьмич, подойдя к шкафу в своем кабинете, достал оттуда книгу стихов Гумилева в самодельном сафьяновом переплете. На вопрос о том, почему второй человек в партии не может официально разрешить напечатать Гумилева, ответил кратко: "Ой, все не так просто, Виталий!"

С высоты его должности в то время не отдать приказ напечатать Гумилева с его стороны была не трусость. Наверняка он понимал, что только сдвинь эту лавину с места, она понесет за собой по течению все, что ей сопутствовало. Он понимал, что запретить то, что принадлежит вечности, невозможно.

Время практически все расставляет все на свои места. В том числе и людей, которые определяли время. Через три с лишним десятилетия многие из тех, кто жил в ту эпоху, понимают, что Егор Кузьмич был во многом прав.