Писать о Ленине сложно; уж конечно, вовсе не из-за исчерпанности темы. За пять лет у власти этот невозможный, немыслимый и невыносимый человек радикально перекроил карму не только собственной страны, но и всего человечества. Такое вряд ли будет исчерпано.
В политике абсолютный реалист, виртуозный и хитроумный, Ленин поставил перед собой утопическую и дерзкую цель изменить вековое устройство мира – и преуспел. Не во всем, разумеется; даже основателям тысячелетних религий задуманное не удавалось полностью. Преуспел, однако, настолько, чтобы шагать сейчас, посмертно, в одном строю с самыми головокружительными пророками, легендами и священными чудовищами истории.
Как всякая действительно колоссальная фигура, Владимир Ильич трудно поддается классификации, но и забыть его, спрятав от греха и публики подальше в чулан, никак не получится. Огненный дух в чулан не заключишь. Время показало правоту пролетарского поэта, изрекшего хрестоматийное "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить": сильные мира сего могут хоть закопать Мавзолей под землю, – но знаменитое бревно будет свербеть у них в глазу.
В девяностые было модным на каждый ленинский день рождения снимать телепередачи одного и того же типа: об имениннике расспрашивали школьников, которые демонстрировали полное и плачевное невежество. Этому почему-то умилялись; между тем сам факт неизменной регулярности таких передач выдавал тревогу снимавших – о том, что ленинская мятежность неискоренима в менталитете и памяти народных.
И точно, те самые школьники подрастали, познавали окружающее, – и вдруг с тинейджерской майки, иронический, упирался в автора телепередачи тот самый знаменитый прищур, который недавно можно было отыскать лишь на портрете у безумной бабки с коммунистического митинга.
Пытаются сражаться на новый лад с Лениным и сейчас, и снова ничего не выходит. Не имеет смысла сражаться с историческим персонажем. Много лучше и продуктивнее попытаться его осмыслить – при всей сложности объекта.
Конечно, уже в последние годы жизни Ленин превратился в миф, и это усложняет дело еще сильнее. Слишком невероятным видится то, что вокруг него и его силами произошло, слишком подходящей для мифотворчества оказалась его фигура.
"Циничный идеалист, мудрый фанатик, упрямый скиталец, зоркий слепец, чуть ли не благословленный небесами на штурм небес же – образ, мало приспособленный к пониманию", – писал когда-то я в одной своей книжке о Владимире Ильиче. Зато этот образ, оттененный еще абсолютным аскетизмом и пренебрежением к человеческой славе, идеально приспособлен для создания легенды.
Можно толковать Владимира Ильича с обыденных позиций: государственный деятель, пришедший к власти в распадающейся после войны архаической, отсталой стране – и собравший ее вопреки всем тенденциям своего времени в еще более мощное государство нового, невиданного ранее типа. Ну или наоборот, деятель антигосударственный, один из самых коварных разрушителей тучной и сильной державы, учинивший вакханалию на ее обломках, а затем основавший на этих обломках царство тьмы.
Скоро будет век, как бодаются сторонники этих двух точек зрения; возникают и другие трактовки, обыкновенно поглупее. Собственно, все это мало что объясняет и в эпохе Ленина, которой, как ни крути, стал двадцатый век, и в таинственном, при всей показательной простоте, образе человека в серой кепке.
Прежде всего, потому, что остается непонятым, почему так значительно изменила ленинская революция мир и сознание в двадцатом веке. Почему во вчерашней крестьянской стране, измученной тяжелой до- и послереволюционной историей, росли, как грибы, фабрики, заводы, университеты и конструкторские бюро, и со вчерашней пустыни взлетел вдруг спутник, а потом и стартовал к звездам крестьянский пацан с простецкой улыбкой, напутствуемый главой государства с улыбкой такой же крестьянской и простецкой?
Отчего начатая Лениным история, даже в самые мрачные сталинские времена, завораживала человечество – не только пролетариев и крестьян, но и таких разнородных персонажей, как Ганди, Мао и Сартр? Да что Сартр, сама королева Бельгии отправляла поздравления по случаю Октябрьской революции Клименту Ефремовичу Ворошилову. Отчего пресловутый Коминтерн действительно не на шутку пугал сильных мира сего, от Черчилля до Гитлера?
В результате этой полуполиттехнологической, полувоенной операции на арену вышли, очнувшись от многолетней спячки, из своих запечных щелей, глухих закутков и медвежьих углов широкие народные массы. И стали из богом забытых объектов истории ее субъектами. Такого она еще не знала. "Кто был ничем, тот станет всем" – знаменитый лозунг Интернационала являлся теперь для миллионов головокружительно наглядным. Вечно прозябающий расходный материал истории повсеместно ощутил вдруг себя ее творцом.
То был страшный, завораживающий, тектонический процесс. Он, разумеется, оказался сопряжен со многими жестокостями, с новыми несправедливостями, связанными с местью вчерашних забитых и обиженных, дорвавшихся до нерва эпохи. Мстили тем, кто, как считалось, был ответственен за несправедливости старые. Трудно было ожидать особенной чуткости и хороших манер от людей, которые только после революции научились читать и писать; но сам факт, что их оказалось так много, и свидетельствовал об обреченности старого порядка.
Неудивительно, что мир после семнадцатого года переживал моду на русскую революцию; слишком для многих она означала надежду. Восток пытался пользоваться ее опытом; Запад, в лице верхов, чтобы предотвратить у себя ее повторение, постепенно раскошеливался на социальный пакет. Серьезный социальный пакет для населения был создан в конце концов и в Стране Советов – уже во второй половине двадцатого века. Как хорошо известно, до сегодняшних дней его не донесли.
Но дело здесь не только в пакетах. В лице ленинской партии просвещенный антиэлитарный авангард доказал, что действительно сражается за нужды малых сих, нищих духом и мошной. Иное дело, насколько он придерживался в своих боевых действиях классической, так сказать, боевой этики. Противники, впрочем, также не особенно разбирались в средствах.
Когда-то очень давно меня поразил фильм Пазолини "Евангелие от Матфея", где Христос показан жестким и непреклонным, исполненным воли к справедливости здесь и теперь.
"Взыскуешь благодати – иди и возьми", – капралом рявкает спаситель, хмурый взгляд его обращен в камеру. И голь перекатная, хромая, изувеченная, потерявшая надежду в окружающей беспросветности, стиснув зубы, следует за ним.
Такой Христос, некрасивый, хмурый, кудлатый, – он впечатлил тогда, непривычна и парадоксальна была трактовка, хотя и лежала на поверхности. Очевидно контрастировала она с навязанным сусальным образом. И в ленинской революции ощутим вот этот серьезный сакральный корень, когда голодные машки и ивашки всем своим миром черной кости поднимаются вдруг за красным солнышком против мировой лжи.
"Сущее есть ложь, а единственная истина – это революция против лжи". Именно так сформулировал философ-исламист Джемаль ключевой момент ленинизма, – тот самый, который сам Ленин называл "срыванием всех и всяческих масок".
То, что именно богослов понял вождя, не случайно. Ленин и есть фигура эсхатологическая, с каждым годом дальше от своего рождения все более величественная и отстраненная, уносящаяся уже не в облака, а за облака.
Вождь – это тот, кто воплощает в себе сознательные и бессознательные чаяния масс. Вождь номер один своего времени, в наши дни Ленин таковым не является. Сегодня он не столько для масс, сколько для дотошных одиночек, не боящихся усомниться в окружающей повседневности. Это, скорее, символ и дух; немногие желают всерьез задуматься о его значении.
Но кажется, что довольно скоро все изменится. Ленинизм будет понят и прочтен по новой – как инструкция к тому остро заточенному, сверкающему инструменту Провидения, каким является человек, осознавший свое место в мире.
Ибо все его преимущества перед остальными формами жизни были даны человеку, чтобы он утверждал в этом мире справедливость.
*Точка зрения автора может не совпадать с позицией редакции