Белорусские "зеленые фуражки" отмечают 100-летие пограничной службы. Дата солидная, красивая, "круглая".
Самые трагические и одновременно героические станицы вековой летописи, конечно же, связаны с 1941-м годом, с боями на границе против немецко-фашистских захватчиков.
Предлагаем вашему вниманию воспоминания полковника в отставке Василия Гавриловича Малиева (1915-2006). Войну он встретил лейтенантом, командовал заставой Ломжинского погранотряда.
— Советскому народу о начале войны объявили 22 июня 1941 года в полдень. К тому момент моя пограничная застава дралась с фрицами уже восемь с половиной часов.
3 офицера, 4 сержанта, 35 рядовых. Перед самой войной прибыло еще подкрепление из 13 красноармейцев — для визуального наблюдения за сопредельной стороной. 2 станковых, 3 ручных пулемета, десяток автоматов, остальное — карабины. А против нас — сначала полторы, а потом и три сотни автоматчиков, которым (как потом выяснилось) на уничтожение заставы отводилось всего лишь 30 минут.
Первое серьезное столкновение с немцами у нас произошло еще до войны, 17 июня. Тогда на участке заставы, в районе населенного пункта Грабово, десантировалась диверсионная группа из пяти человек. Первым самолет-нарушитель приметил замполитрука Иван Левченко, а чуть позже с заставой связались ефрейтор Венедикт Крылов и рядовой Костин (имени, к сожалению, уже не помню): "Ведем бой!"
Я беру трех бойцов, вскакиваем на лошадей — туда. Фрицы, переодетые в красноармейскую форму, отбивались яростно. Одного из них мои ребята, правда, еще в воздухе, под парашютом, пристрелили. Другого ветром на дерево занесло, он не успел оттуда слезть, отстреливался. Двоих мы убили, троих раненых доставили в комендатуру. При них оказались большая сумма советских денег, радиостанция, топографические карты и взрывчатка. Как затем выяснилось, эта группа должна была взорвать железнодорожный мост в районе Белостока.
Нарушения границы на участке нашей заставы где-то с конца мая были практически каждый день. Немецкие самолеты вели аэрофотосъемку — мы это фиксировали, докладывали наверх. По земле прорывались шпионы и диверсанты — мы их задерживали, сдавали дальше, в ответ — усиливали пограннаряды. Но не дай бог открыть огонь, скажем, по самолету-нарушителю: нам строжайше было приказано "не поддаваться на провокации".
21 июня застава мылась в бане. Помню, как раскрасневшиеся, чистые, красивые ребята уселись под липой вместе с нашими женами, детьми и пели под гармонь: "Если завтра война…"
В 03:30 поступил доклад с правого фланга от Ивана Левченко, а потом и от других нарядов: на большой высоте курсом на восток государственную границу пересекло множество самолетов. Ребята их даже сосчитать не смогли. Тогда же пограннаряд на правом фланге обнаружил трех немцев, один из которых, забравшись на телеграфный столб, перерезал провода. Но этих гадов быстро уничтожили.
С левого фланга доложил сержант Иванов: "Веду бой с пехотным отделением".
Ровно в четыре из артиллерии и минометов ударили по самой заставе. Минут тридцать они нас долбили. Загорелись конюшня и питомник, занялась крыша заставы, вспыхнула голубятня. Появляется перепуганная жена, она тогда беременной ходила:
— Вася, что это?
А что я мог ответить?
— Не волнуйся, это, наверное, большие учения. Бери всех женщин, детей и — в подвал.
А сам:
— Застава, к бою!
Пока бежали к траншеям, ранило пулеметчика Дегтяренко, осколком зацепило меня.
Фашисты, примерно рота, шли на нас в полный рост — самодовольные и наглые. Они были уверены, что после такого мощного огневого налета застава полностью подавлена и что они пройдутся по нашей территории, как по остальной Европе, — без особого сопротивления. А мы их встретили дружным огнем.
Отошли фрицы, притихли на время, оставив перед заставой своих четырех убитых. Мы их обыскали. Экипированы они были хорошо: у каждого каска, ботинки яловые, добротная форма, толстая пачка денег, медицинский пакет, во фляге — ром.
…Минут десять длился второй огневой налет. Пропала связь. Фрицев стало больше — роты две. Теперь они передвигались перебежками, на полусогнутых. Одна группа наступала прямо на заставу, две другие обходили ее с флангов. Но там у меня отличные пулеметчики сидели — сержанты Михаил Лисовой и Сергей Григоренко. Заставские снайперы хорошо поработали. Где-то с полчаса отбивали мы ту атаку. Тогда и у нас появились первые потери: погибли рядовые Баранов и Милостюк. Почти мои одногодки…
Конечно, было страшно — мы ведь молодые были, так жить хотелось. Но никто виду не показывал, не малодушничал. Были уверены, что вот-вот регулярные части Красной армии подойдут, и мы фашистам влупим как следует. Главное — продержаться. Мы ведь пограничники, у нас задача такая — сдержать напор противника до подхода главных сил. Но почему-то никто не спешил к нам на выручку…
В полдень начался третий налет. И вслед за этим новая атака силами до батальона.
К тому времени нам удалось-таки связаться с комендатурой: рядовой Семен Лесных обнаружил обрыв проводов, и зажал их концы зубами. Комендант капитан Федор Самойленко спрашивает:
— Где ваши семьи?
— С нами.
Из трубки — мат:
— …вашу такую! Немедленно эвакуируйте!
А как, если все лошади заживо сгорели? Раздобыли в селе кое-как пару лошадей, повозку, усадили на нее женщин, детишек… Моя в крик: "Никуда не поеду, с тобой буду!" Насилу уговорил…
В той атаке фрицы в окопы ворвались. Сцепились врукопашную. Жуткое это дело, дикое. Мы человек пять штыками закололи… Я потом читал, что немецкие солдаты наших пограничников фанатиками называли. Ни один из наших в плен не сдавался, бились до последнего. И ни одна застава, ни один пограничный наряд не покинул обороняемого участка без приказа.
К нам такой приказ поступил уже после того, как мы отбили четвертую атаку. Где-то в районе шестнадцати часов. К тому времени соседние заставы уже отошли — фланги оголились. Противник продвинулся на 8-10 километров к нам в тыл. На заставе из 55 человек по списку — 42 убиты. Каждый из оставшихся в живых ранен, некоторые — по два, а то и три раза…
Решили отходить тремя мелкими группами. Первую вел на прорыв мой заместитель лейтенант Николай Пшеничный, вторая — основная, я же, как начальник заставы, покидал свое родное подразделение в последней группе.
Колю Пшеничного, заменившего в бою убитого пулеметчика, накрыло минометным огнем. Долгое время он числился без вести пропавшим, но даже потом, когда стало доподлинно известно, как оборонялась наша застава, стойкость и самоотверженность людей никак не были отмечены. Жаль… Остается только память.
Отход заставы прикрывали два пулеметчика: Костин и Подопригора. Один из местных жителей, Феликс Высоцкий, ставший свидетелем героизма этих ребят, рассказывал потом, что фашисты, окружив заставу, предложили пулеметчикам сдаться. Тогда Подопригора, встав во весь рост с гранатой в руке, выкрикнул, что пограничники не сдаются, и вырвал чеку…
Остатки четвертой заставы все же прорвались сквозь окружение и вышли к своим. Участвовали в обороне Слонима, Волковыска, Минска. В составе первой гвардейской танковой бригады сражались на Волоколамском шоссе. Именно рота лейтенанта Малиева освобождала известную многим по песне деревню Крюково, за что Василий Гаврилович был удостоен своего первого ордена Красной Звезды. Их у него было два. А еще — орден Отечественной войны первой степени, медаль "За боевые заслуги". Войну закончил на Украине… Участвовал в параде Победы 1945 года на Красной площади в Москве.